Calm (1-7)

[wickedfascinations]

Название: Calm
Фандом: One Piece
Автор: Econstasne
Персонажи: Сэр Крокодайл/Донкихот "Коразон" Росинант, Сэр Крокодайл/Донкихот Дофламинго, Донкихот Дофламинго/ОС, Трафальгар Ло/Монки Д. Луффи
Рейтинг: PG-13
Размер: 4 300 слов / 12 000 слов
Жанр: драма, soulmate!AU, сборник драбблов
Дисклеймер: персонажи принадлежат своим законным владельцам

Примечание: В каноне отсутствует имя матери Дофламинго, так что я назвала ее Альдонсой (это, кстати настоящее имя Дульсинеи Тобосской из "Дон Кихота", потому что я не оригинальна).

1. Метка

1. Метка

Альдонса едва сдерживает желание коснуться метки на лице сына, причудливой вязи, складывающейся в имя того единственного человека, что предназначен ему судьбой.

Дофламинго смотрит на нее большими прозрачными глазами. Он не понимает, что происходит. Да и с чего бы? Он еще совсем дитя.

На лице Хоминга написано смятение, точно повторяющее ее собственное. Метка проявилась слишком рано. Она так надеялась, что у них есть еще несколько лет в запасе, но…

— Так рано… — озвучивает Альдонса собственные мысли.

— Я не узнаю фамилию, — едва слышно говорит Хоминг; между его бровями залегла глубокая складка. — Не Тенрьюбито.

Альдонса ощущает пустоту в груди, и на глаза против воли наворачиваются слезы. Ей так повезло, что имя Хоминга вычерчено на ее груди, чуть ниже ключицы, что ее собственное пересекает его предплечье. И все же она никогда не забывала, в каком мире они живут. Тенрьюбито ничего не ставят выше происхождения, и кто-то из низов никогда не будет достоит внимания в их глазах.

На мгновение Альдонса представляет вместо изящного росчерка имени на лице сына уродливый шрам — как у тех, кто отказался от предначертанного ради сохранения родословной. К горлу подступает тошнота.

— Что же делать? — шепчет она, оборачиваясь к мужу. — Они не могут узнать…

Хоминг выглядит потерянным, но в глубине души Альдонса верит, что он обязательно что-нибудь придумает. Что еще ей остается?

И — в конечном итоге, ее вера оказывается вознаграждена.

Позже вечером Хоминг возвращается домой с парой детских солнцезащитных очков. Возможно, это и не решение их проблемы, но сейчас довольно отсрочки.

Если кто-то и спрашивает Альдонсу, отчего с того самого дня маленький Доффи никогда не снимает очков, она со спокойной улыбкой отвечает, что у сына слишком чувствительные к свету глаза.

Ни у кого нет ни малейшего основания заподозрить ее во лжи.

2. Решение

2. Решение

— Так дальше не может продолжаться, — говорит Альдонса.

Хоминг молча кивает. Он не спрашивает, о чем идет речь. Последнее время лишь одна проблема занимает мысли обоих. Дофламинго восемь, и он все чаще задает вопросы, на которые они понятия не имеют, как ответить.

Тенрьюбито не говорят о метках, предпочитая вовсе игнорировать их существование, а Альдонса с Хомингом не спешат открывать сыну правду об истинном значении имени на его лице. Вот только Доффи уже в том возрасте, когда продолжать принимать существование метки как данность он не может.

Поведение сына беспокоит Альдонсу. С каждым днем он все больше походит на других детей знати, высокомерных и жестоких. Она не может не думать: есть ли в этом ее вина? Что она сделала не так?

Роси совсем не похож на брата, но, как и Доффи, он слишком рано получил метку. Альдонса не хочет думать о том, что это значит. То, что она слышала лишь мельком, приводит ее в ужас. Ей страшно представить, во что со временем могут превратиться ее дети.

Даже сейчас Альдонса не уверена, какое решение примет Доффи, если узнает всю правду о метке. Любовь — не то, что в почете у Тенрьюбито, но как можно добровольно лишить этого дара собственное дитя?

— Только… что мы можем сделать? — голос Хоминга — усталый и изможденный — на мгновение отвлекает Альдонсу от тяжелых мыслей. — Мы не в силах сломить систему.

И что же тогда — позволить системе сломить их? Отнять у их детей шанс быть по-настоящему счастливыми?

Каждый раз, видя на телах Тенрьюбито шрамы, на месте которых когда-то были имена, Альдонса едва может справиться с волной отвращения. Они так гордятся своей независимостью, значимостью своего статуса, но кто из них хоть на мгновение способен осознать, чего лишился?

— Нет, — соглашается Альдонса. — Систему мы сломить не в силах. Но покинуть ее мы можем.

Принять решение, которое без сомнения кардинально изменит их жизни, оказывается на удивление легко.

3. Мама

3. Мама

— Мама.

Дофламинго тяжело видеть маму такой — бледной и слабой, едва цепляющейся за жизнь. Он уже достаточно взрослый, чтобы понимать: долго она не протянет.

Так не должно было случиться. Они не заслужили подобной жизни.

Дофламинго сцепляет зубы, пытаясь сдержать волну обжигающей ненависти к отцу — только ради мамы. Она любит отца, пусть тот ни капли не заслуживает ее чувств.

— Доффи, — мама слабо улыбается и сжимает его ладонь. — Доффи, я должна тебе кое-что сказать…

Ее голос не громче шепота, даже говорить ей дается с трудом. Дофламинго хочет сказать, чтобы она поберегла силы, но для чего? Они обречены. Из-за глупости отца, они все обречены.

Дофламинго наклоняет голову к плечу, давая понять, что слушает.

— Помнишь, ты спрашивал меня про метку на твоем лице?

Он помнит. Да и как можно было забыть? Каждый раз, встречаясь со своим отражением в зеркале, он гадал: почему имя именно этого человека вычерчено на его коже, что оно значит для него?

Но, какие бы предположения он ни строил, точного ответа получить было неоткуда, и продолжающееся неведение вызывало глухое раздражение.

— Ты скажешь мне? — спрашивает Дофламинго нетерпеливо. — Ты обещала!

Мама отпускает его руку и устало прикрывает ладонью глаза.

— Я знаю. Я скажу… — ее голос прерывается.

Дофламинго с чем-то похожим на ужас понимает, что мама плачет. Он никогда не видел ее слез. Она всегда улыбалась ему. Всегда.

— Прости меня, Доффи, — она стирает слезы с лица, и ее губы дрожат, но отказываются складываться в улыбку. — Ты знаешь, я люблю тебя. Ты не поймешь сейчас, но все, что мы с отцом делали, мы делали ради тебя.

Дофламинго сжимает кулаки, но ничего не говорит. Он не хочет думать об отце, о его предательстве. О том, что он сделал с их семьей. Ради него? Что за нелепость!

Мама касается кончиками пальцев ворота ночной сорочки. Дофламинго знает, под тонкой тканью скрывается имя отца.

— Имя на твоей коже — особенное, — продолжает мама. — Береги его, Доффи. Когда-нибудь ты найдешь этого человека, и все изменится. Ты поймешь… нет таких мучений, что не стоили бы мига встречи.

— Что это значит?

— О, Доффи… Почему так рано?..

Дофламинго знает, что последние слова обращены уже не к нему. Он не хочет больше мучить маму, но ему надо знать. Она обещала ответить, но он все еще не понимает!

— Альдонса! — из-за двери раздается голос отца, и Дофламинго резко оборачивается на звук.

Если бы не вопрос, так и оставшийся без ответа, он был бы почти рад его появлению. Ненависть в груди куда привычнее мешанины незнакомых эмоций, что вызвали слова мамы.

— Я в порядке, — мама с трудом повышает голос, затем добавляет уже тише, только для Дофламинго. — Прости, что решили все за тебя… Я люблю тебя, Доффи. И я знаю, в твоей жизни еще будет тот, кто будет любить тебя не меньше. Я знаю, Доффи.

Дофламинго не понимает, почему эти слова звучат как последние. Тогда — не понимает.

А на следующий день мама умирает.

4. Слабость

4. Слабость

Дофламинго чувствует себя совершенно вымотанным, и все же — он любит свою новую жизнь, любит власть, сосредоточенную теперь в его руках. Он не променял бы все это на ставшее теперь чужим и далеким безоблачное прошлое.

Он опускается на обшарпанное, некогда роскошное кресло и снимает очки, чтобы устало потереть переносицу. Краем глаза он замечает, как Верго переступает с ноги на ногу и с любопытством косится на его лицо.

Дофламинго лишь в этот миг осознает значение своего жеста. До сих пор только его семье — маме, отцу и Роси — было позволено видеть метку. Он почти удивлен доверием, что не задумываясь оказал Верго, но это имеет смысл: тот теперь тоже часть его семьи. Новой семьи — куда лучше старой, потому что в ней нет места отбросам.

Верго по-прежнему не сводит с него взгляда. Дофламинго вопросительно поднимает брови. Он знает, что Верго не посмеет заговорить, если не будет доподлинно знать, что его вмешательство уместно. Ценное качество.

— Так вот, что ты прячешь, — медленно говорит Верго.

— Предпочитаю слово «скрываю», — отвечает Дофламинго. — Видишь ли, мои родители считали это необходимым — учитывая то, что имя не принадлежит Тенрьюбито. Я думаю…

Он замолкает на мгновение, не уверенный, стоит ли озвучивать свои подозрения.

— Я думаю, это была истинная причина, почему они решили покинуть Мариджоа, — признает он. — У нас с Роси у обоих метки с именами простолюдинов. Мой отец был идиотом, но не думаю, что даже он посмел бы рискнуть всем ради наивных представлений о всеобщем равенстве. Любовь, с другой стороны…

Дофламинго недовольно хмурится, не желая продолжать. Столько лет прошло, а он по-прежнему не может понять, что чувствует в отношении слов, сказанных ему мамой незадолго до ее смерти. Теперь ему не нужно добиваться крупиц информации от родителей, в его распоряжении — все знание мира, но и его оказывается недостаточно, чтобы разрешить терзающие его вопросы.

— Все еще держишь на него обиду? — спрашивает Верго.

Его тон — ровный и вежливый. Он хорошо знает свое место и не боится переступить черту и ненароком нанести оскорбление.

— Нет, — Дофламинго хмурится сильнее. — Я зол. Он забрал нас из нашего дома, и с этим можно было бы смириться. К тому же, кому нужна эта пародия на рай? Мариджоа — место для ограниченных идиотов, и, рано или поздно, я сравняю его с землей…

На мгновение он отвлекается от изначальной темы, слишком поглощенный мыслями о мести, которую без сомнения однажды осуществит. На лице Верго читается одобрение.

— Нет, дело вовсе не в том, что он забрал нас из Мариджоа, — продолжает он, немного успокоившись. — Дело даже не в том, что он решил, что вправе принимать решение за меня — за нас с Роси. Но он думал, что держит все под контролем. Думал, что нам есть место среди простолюдинов. Он должен был защищать семью и не справился! Из-за него умерла мама…

Дофламинго сжимает кулаки в немой ярости, и в ладонь больно впиваются дужки очков. Он коротко моргает, удивленный, что так и забыл надеть их обратно.

— Пожалуй, мне они больше не нужны, — размышляет он вслух.

Гнев покидает его, оставляя зияющую пустоту в груди. Он вспоминает тот день, когда отец впервые дал ему эти очки, его дрожащую улыбку и печальные коровьи глаза. Неожиданно к горлу подступает тошнота.

— Я думаю, тебе стоит их оставить, — говорит Верго.

Дофламинго поднимает на него вопрошающий взгляд. Верго — его самый верный советник, но он редко озвучивает свои мысли без приглашения.

— Метку сочтут твоей слабостью, — продолжает он откровенно. — Не важно, правда это или нет, но, увидев ее, люди могут подумать, что им под силам обладать над тобой властью. Это неприемлемо.

— Хм.

Несколько мгновений Дофламинго раздумывает над сказанным. Он полагает, Верго прав. До сих пор он всегда был прав. Но все же…

— Так уж и быть, очки могут остаться, — говорит Дофламинго. — Только, пожалуй, пришло время их сменить. Этим, — он поднимает очки к глазам, с трудом сдерживая желание переломить их пополам, — не достает стиля.

5. Ди

5. Ди

Росинант слишком занят попытками придумать хотя бы относительно перспективный план заполучить дьявольский фрукт до того, как тот попадет в руки Дофламинго или дозорных, и потому отсутствие Ло замечает не сразу. К счастью, легкое беспокойство не успевает перерасти в полноценную панику: мальчик возвращается быстро, вот только минутное облегчение улетучивается тут же, стоит Росинанту заметить выражение его лица. Ло всегда был мрачным и замкнутым, но таким подавленным его видеть еще не приходилось.

Росинант понятия не имеет, что могло произойти за столь короткий срок на острове, где не было никого, кроме них двоих, и ему тяжело думать, что причина может быть в недавних новостях. Впервые за долгое время у них появился реальный шанс избавиться от болезни, но шанс — не гарантия, а Ло слишком хорошо знакома боль от разрушенных надежд, к чему Росинант, к своему стыду, лично приложил руку. И все-таки прекратить мучение — остановиться сейчас, когда они так близко к цели, переставшей наконец быть призрачной, он не может.

— Мистер Кора, — раздается из-за спины тихий голос Ло.

Росинант вздрагивает и едва не роняет сигарету. Занятый своими размышлениями, он опять упустил мальчика из виду.

— Что такое, Ло? — говорит он, полуобернувшись.

Ло обходит его кругом и садится рядом на песок, скрещивая ноги. Он молчит долгое время. Росинант не торопит.

— Мистер Кора, — повторяет Ло, — у вас есть метка?

На мгновение Росинанту кажется, что он ослышался.

— Метка? – переспрашивает он, невольно касаясь пальцами чужого имени чуть выше левого бедра, надежно скрытого тканью рубашки. — Да, есть.

Росинант и подумать не мог, что когда-нибудь Ло решит заговорить с ним о метках. Этот вопрос всегда считался личным — слишком личным. Он не уверен, что заслуживает подобного доверия.

— И вы… уже встретили этого человека?

Росинант опускает руку и отвечает не сразу.

— Еще нет.

«Еще» звучит не менее оптимистично, чем недавние обещания найти лекарство. Росинант еще молод, но он сильно сомневается, что доживет до судьбоносной встречи. Дофламинго наверняка уже известно о его предательстве, и сейчас он в двух шагах от того, чтобы выступить и против дозора тоже. Каковы шансы на выживание?

Впрочем, он давно смирился с мыслью о том, что эта миссия, скорее всего, станет для него последней. Росинант ни о чем не сожалеет — не хочет гневить судьбу, ведь участь иных порой куда менее завидна, и все же… Зачем его отметили так рано, если в конечном итоге он обречен умереть в одиночестве?

Он встряхивает головой, отгоняя неуместные сейчас размышления, и поворачивается к Ло. Тот, нахмурившись, разглядывает собственные руки.

— Почему ты спрашиваешь?

Ло пожимает плечами.

— Мои родители так и не успели рассказать мне о метках, — говорит он, не поднимая головы. — Я знаю общие сведения, но…

Росинант вздыхает. Он уверен, все не так просто, но не хочет давить.

— Я едва ли смогу сказать что-то стоящее, — признает он. — Мои родители были для меня примером, как и твои — для тебя. Но… я думаю, они излишне идеалистически относились к идее меток.

Росинант не спешит продолжать, размышляя, стоит ли быть столь откровенным с Ло. Тот еще ребенок, пусть и зрелый для своих лет. С другой стороны, есть ли смысл пытаться приукрасить действительность? Ло уже видел худшую ее сторону.

— Я верю, что тот, чье имя ты носишь на своей коже — это человек, который тебе по-настоящему нужен. Иногда тебе нужна любовь, иногда — понимание, иногда…

Росинант замолкает. Он не знает толком, как высказать свою мысль, и не уверен, что хочет делиться ей с Ло.

Для него тема меток всегда была неразрывно связана с братом. Именно из-за него Росинант впервые задумался о том, насколько же действительность далека от романтических представлений. Он не мог, — не может до сих пор, — представить, чтобы Дофламинго был способен на чувство, подобное тому, что испытывали друг к другу их родители.

Впрочем, порой ему кажется, что он лишь ищет себе оправдание — ведь, если в мире есть кто-то, кому под силам любить его брата, почему это никак не удается ему самому?..

— Мистер Кора, — тихо зовет Ло, не в первый раз за сегодня вырывая его из плена размышлений.

— Прости, Ло, запутался в собственных мыслях, — он тихо смеется, по привычке надевая маску беспечности. Ему кажется, выходит не очень.

Ло в кои-то веки даже не комментирует его незрелое поведение, и одного этого было бы довольно, чтобы заставить Росинанта беспокоиться. Он в самом деле не хочет давить на мальчика, но…

— Тебя что-то тревожит, — говорит он как можно мягче и тише.

Ло некоторое время молчит, затем кивает. Он наклоняется, чтобы закатать штанину, и запоздалое осознание приходит к Росинанту. Конечно, тринадцать лет — самый распространенный возраст получения метки. Он был так занят собственными проблемами, что даже не остановился подумать…

Поток мыслей прерывается, стоит его взгляду остановиться на обнаженной ноге Ло. На коже в самом деле проступает метка, но она почти неразличима под белыми пятнами болезни.

Росинант почти физически ощущает, как сжимается его сердце. Разве этот ребенок не достаточно страдал? Неужели судьба настолько жестока, что решила отнять у него последнее утешение?

— О, Ло, — выдыхает Росинант, не в силах скрыть собственную реакцию.

— Я просто, — говорит Ло едва слышно. — Я знаю, что все равно умру раньше, чем смогу встретить его, но…

— Не надо, — несколько резко прерывает его Росинант. Он чувствует вспышку уже привычного гнева глубоко в душе. Последнее время гнев — единственное, что не дает ему сдаться. — Я говорил тебе, мы найдем лекарство, сейчас мы ближе к этому, чем когда-либо. И… — глубоко вздохнув, он наклоняется, чтобы ближе рассмотреть метку. Между пятнами виднеется небольшой участок чистой кожи, и Росинант в самом деле не должен быть удивлен, обнаружив по середине четкое «D.». — Ты ведь знаешь о нем хоть что-то, разве нет?

Ло кривится и опускает штанину.

— Возможно, он также, как и я, будет скрывать свое имя, — говорит он с горечью, неуместной для его возраста. — И даже если нет, как много Ди во всем мире?

Росинант тихо хмыкает. Он может назвать несколько, хотя сомневается, что кто-то из них может стать Ло подходящей парой.

— Но у него также есть метка, — говорит он. — Даже если ты не будешь знать в точности, будет знать он. К тому же… — ему удается изобразить почти искреннюю улыбку. — Кто знает, возможно, когда ты вылечишься, метка будет восстановлена.

Ло не выглядит убежденным, и все-таки кажется, будто груз сомнений на его плечах немного ослабевает.

Росинант решает счесть это маленькой победой.

6. Фантомная боль

6. Фантомная боль

Крокодайл не имеет ни малейшего понятия, каким образом рядовое собрание шичибукаев переросло в разговор о метках. Их семерых с натяжкой можно назвать союзниками, и они уж точно не приятели — так кто решил, что подобная тема будет уместна?

— У меня нет метки, — Хэнкок поджимает губы. — Можно подумать, кто-то из жалких мужланов может быть меня достоин.

Ее пальцы все еще сжимают ткань платья, не позволяя широкому вороту соскользнуть дальше и оголить спину. Предположение Мории о том, что она пытается скрыть метку, не было необоснованным, и все-таки Крокодайл не склонен подвергать сомнению правдивость ее слов.

— У рыболюдей вообще не бывает меток, — ровным тоном замечает Джимбей — затем, на долю мгновения, на его лицо набегает тень. — Хотя иногда у людей бывают метки с нашими именами.

Крокодайл меланхолично выпускает в воздух облако дыма. Он не имеет ни малейшего желания принимать участие в дискуссии. Большую часть времени он предпочитает не вспоминать о том, что у него вообще есть метка — вернее, то, что от нее осталось.

Дофламинго нехарактерно для него молчит. Крокодайл удивлен, что тот упускает возможность выведать чужие слабости. Может ли статься, что и у него тема вызывает неоднозначные чувства?

— А что скажешь ты, Соколиный глаз? — спустя некоторое время все же задает вопрос Дофламинго, но Крокодайл готов поклясться, что его голос звучит непривычно напряженно.

Михоук переводит равнодушный взгляд от окна к собравшимся в комнате.

— Я скажу, что все вы попусту тратите мое время, — говорит он холодно. — Встреча уже закончена.

Этого оказывается довольно, чтобы беседа, если ее вовсе можно было так назвать, угасла сама собой.

Михоук уходит первым, и вскоре и остальные следуют его примеру. Крокодайл не спешит. Он дожидается, пока большая часть его так называемых коллег покинет комнату, и только затем поднимается сам. Он уже подходит к двери, когда его останавливает голос Дофламинго:

— Не думай, что я не заметил твоего молчания, Кроки.

Крокодайл сжимает зубы, едва не перекусывая пополам сигару, и разворачивается к Дофламинго лицом. Тот стоит, прислонившись бедром к подоконнику, растянув губы в знакомой хищной улыбке.

— Какое тебе до этого дело? — недовольно спрашивает Крокодайл.

Запоздало он думает, что следовало бы вовсе проигнорировать ремарку. Теперь шанс уйти от разговора упущен.

Дофламинго пожимает плечами.

— Мне любопытно.

Некоторое время Крокодайл размышляет над тем, что сказать. Он не хочет потакать чужим капризам, но проще бросить Дофламинго кость и хоть ненадолго избавиться от назойливого внимания.

— Я его не помню.

Улыбка соскальзывает с лица Дофламинго, уступая место замешательству.

— Имя, — поясняет Крокодайл. — Я его не помню.

Формально он не лжет. Он действительно не помнит имени, что когда-то было вычерчено на его коже, но это не значит, что для него остается тайной, кому оно принадлежит. В конечном итоге, он доподлинно знает: Дофламинго — единственный живой представитель своего рода.

— Как ты можешь его не помнить?

Крокодайл молча поднимает левую руку, демонстрируя Дофламинго крюк. Тот не дурак, даже если порой весьма умело им притворяется, и вполне способен сделать правильный вывод из имеющейся у него информации. Или, вернее будет сказать, почти правильный.

Дофламинго все еще не улыбается, и от этого Крокодайлу невольно становится не по себе.

— Не думаю, что мог бы забыть… — звучит почти неслышно.

Крокодайл хмурится. Ему не нравится реакция Дофламинго. Есть в ней что-то неправильное, но что — он сказать не может. Не хватает ни информации, ни желания разбираться. И все же неведение лишает его ощущения контроля над ситуацией, оставляя неприятный осадок на душе. Крокодайл в очередной раз вспоминает, отчего никогда даже не пытался заговорить об их связи.

— Сколько тебе было? — неожиданно спрашивает Дофламинго.

— Двенадцать.

— Когда ты потерял руку?

— И это тоже.

Крокодайл задается вопросом, отчего так откровенен. Пусть в сказанном нет ничего, что можно было бы использовать против него, он никогда и никому не раскрывал даже такой малости о своем прошлом. Дофламинго — последний человек, который мог бы заслужить его доверие, так почему?.. Неужто из-за проклятой метки? Ему ненавистна сама мысль о том, что это может быть правдой.

Он поднимает взгляд на Дофламинго. На долю мгновения на лице того можно прочесть замешательство, — Крокодайл находит некоторое успокоение в том, что не одного его этот разговор выбил из колеи, — затем он привычно широко улыбается и нарочито-вычурным жестом поправляет свое нелепое розовое пальто.

— Что-то мы заговорились, Кроки, — говорит он как ни в чем ни бывало — и это, в самом деле, к лучшему. — Увидимся, пожалуй. Когда-нибудь.

Дофламинго не дожидается ответных слов прощания. Он уходит быстро, едва ли не поспешно — не изменяя собственной привычке, через окно. Крокодайл не смотрит ему вслед и не думает об этом странном разговоре.

Позже ночью он тщетно пытается заснуть. Впервые за долгое время его мучает фантомная боль — в том месте, где когда-то была его кисть, где когда-то была метка.

7. Потеря

7. Потеря

— Далеко собрался, сопляк?

Тупик. В попытке сбежать он сам себя загнал в тупик. Как глупо. Он жмется спиной к холодной каменной стене, сжимая руки в кулаки, и отчаянно пытается не выдать своего страха.

Их двое, гораздо старше его и в разы опаснее. Они вооружены. Они в ярости — за то, что он посмел украсть награбленное ими добро прямо у них из-под носа. Это было даже не трудно, вот только он попался в последний момент и слишком плохо знал этот город, чтобы успеть улизнуть.

Теперь его загнали в угол, и шансов спастись практически нет. Пираты не прощают подобной наглости.

— Смотри-ка, у него метка, — произносит один из них — тот, что моложе — со злым весельем в голосе.

Чужие пальцы бесцеремонно сжимаются на его запястье, тащат вперед. Он спотыкается о камень и едва не падает. Дергается в последний момент, пытаясь вырваться, но тщетно.

Пират с нездоровым любопытством разглядывает метку на его руке. Имя — длинное, витиеватое — начинается на предплечье и заканчивается между большим и указательным пальцем. Когда оно только появилось, всего несколько недель назад, он подолгу всматривался в переплетения чернильных линий, пытаясь угадать, как оно звучит. Если бы только одного желания было довольно, чтобы научиться читать…

— Еще и педик, — выплевывает пират и тут же отпускает его запястье; вытирает ладонь о штаны, будто только что коснулся чего-то на редкость отвратительного.

Узнавать о таком от каких-то грязных ублюдков — омерзительно. Ему плевать, что на его руке не женское имя. Он слишком занят собственным выживанием, чтобы думать о любви и об отношениях. Все, что ему нужно — осознание, что он больше не один. Возможно, это наивно и по-детски глупо, и он презирает себя за подобную слабость, и все же…

— Эй, а ведь я где-то слышал это имя, — растягивая слова, замечает второй пират — старше и опытнее, старпом на их корабле.

В горле встает ком. Что, если это правда? Если пират действительно знает человека с его меткой?

Он не понимает, почему от этой мысли ему становится не по себе. Беспокоиться о чужом человеке лишь потому, что он носит на коже его имя — нелепо. К тому же, они не будут тратить время на чьи-либо поиски, только чтобы наказать простого воришку. Он того не стоит. И все-таки никакие доводы разума не помогают унять бешено колотящееся сердце.

— Да, точно, — пират неприятно улыбается. — Тенрьюбито. Ты только подумай, Джей, у мальчишки имя Тенрьюбито! Несчастный ублюдок.

Он часто моргает, сбитый с толку. Другой пират — тот, которого назвали Джеем, — запрокидывает голову и смеется.

— Я слышал, что они делают с именами таких как ты, — Джей подходит ближе и наклоняется к нему, обдавая зловонным дыханием. — Они выжигают их. Как заразу.

Жестокие слова подобны удару под дых. Отчего-то ни на мгновение он не думает сомневаться в их правдивости. Этого можно было ожидать. Судьба еще никогда не была к нему милосердна.

Он едва отдает себе отчет в том, что его мелко трясет. Единственный раз в жизни он посмел полагаться на кого-то — даже не на реального человека, на образ, идею — и чем все закончилось? Жизнь в очередной раз решила преподать ему урок. На этот раз он выучит его назубок. Если выживет.

Он до боли стискивает зубы.

Больше никогда, обещает он себе. Больше никогда.

— Эй, а почему бы нам не сделать также? — говорит Джей, переглядываясь со своим товарищем. — Будет подходящим наказанием, а?

На долю мгновения он чувствует эхо былого беспокойства, но заглушает его усилием воли. Ему плевать, что будет с меткой. Он все еще боится — но только за себя. Потому что он сам — все, что у него есть, и все, что у него когда-либо будет.

— У меня есть идея получше, — ответ звучит подобно приговору. — Мальчишка — вор, и все мы знаем, какое наказание полагается ворам.