О грустном

Сегодня узнала, что умер один из любимых преподавателей. Еще в прошлом декабре, но все эти месяцы — почти год — я пребывала в добровольном неведении.

Прошлой осенью его увезли в больницу с инсультом. Что в его возрасте... Информации никакой не было, и оставалось надеяться, что все обойдется. Не обошлось.

И все это время я даже не пыталась узнать, банально загуглить или заглянуть на страничку в Википедии. Потому что было страшно. Потому что казалось, что если буду знать точно, это станет реальностью.

Опять прячусь от монстров, закрывая глаза.

---

...и один раз, когда это превратилось в нечто прекрасное

В развитие вот этого поста. Это так прекрасно, что я до сих пор рыдаю от счастья.

21.10.2016 в 18:47

Пишет  Йольфа:

Типа Омаке?

Так же как и 99% того, что я пишу - я хз зачем оставляю это здесь
С другой стороны - мой дайри моя мусорка, вай нот?

Как-то так, угу

Новички всегда вызывали нездоровый ажиотаж. Кто-то устал от привычных рож, кто-то искал себе друга, а кто-то просто хотел утвердить свой авторитет за чужой счёт. Так что тихий гул голосов и взгляды, направленные на нового парня - было явлением привычным и знакомым.
"Совсем как в школе" - подумал Мик. У него был опыт переводов и он точно знал, о чем говорил. Сам он не искал ни компании, ни жертвы - так что его равнодушный взгляд скользнул по новичку и, не задерживаясь надолго, вернулся к тарелке. Все, что смогло привлечь его внимание - новая форма, да слишком миловидное для здешних мест личико.
"Трахнут" - размышлял Мик, лениво ковыряясь в тарелке. До конца завтрака было достаточно времени, чтобы можно было позволить себе позависать. Краем глаза Мик уловил движение и, скосив взгляд, увидел Стива, указывающего на новичка и, с мерзкой ухмылкой, что-то говорящего своим шестеркам. Те услужливо заулыбались.
"Сломают" - решил Мик и перевёл взгляд на новичка. Тот вяло ковырялся в своей порции, насуплено изучая окружающих исподлобья. Его домашний внешний вид привлекал внимание, но пока не нашлось смельчака, с новичком заговорившего бы. Мик подумал, что дело в глазах. В них было что-то звериное. И в улыбке - кривой, не по детски ироничной.
Новичок мог быть интересен - а мог и не быть. У Мика были, в любом случае, проблемы более важные.

Три дня спустя Мик все так же, до боли сжав руки в кулаки, сверлил злым взглядом одного из охранников. Тот был негром - и полнейшим ублюдком. Мик не был уверен, но возможно эти два факта взаимосвязаны. А ещё у мудака-охранника была охуенная зажигалка зиппо и он, каждый раз, когда Мик был рядом, показательно крутил её в руках. Самодовольный ублюдок знал, что Рори хотел её. Мик уже пять раз пытался украсть её - но каждый раз его ловили и отправляли в одиночку. С каждым провалом улыбка негра становилась все ублюдочнее, а зажигалка находилась в его руках все дольше. Мик заполучит эту зажигалку, даже если ему придется вырвать её с боем. Мик встал со своего места и, под удивленными взглядами остальных, пошел к своей цели.

Из одиночки его выпустили через пять дней, и первое, что он узнал - негр все ещё лежал в больнице. Заполучить зажигалку Мику так и не удалось - и это, блядь, бесило. Ушибленные ребра все ещё болели, сбитые костяшки саднили при каждом движении. И. Все. Впустую.
Раздраженный, Мик ни за что нарычал на какого-то мелкого идиота, не вовремя попавшего под руку - и съебался в туалет прежде, чем охранники успели отреагировать. Он пинком открыл дверь, и первое, что бросилось в глаза - тот самый новичок, зажатый между шестерками Стива - и сам Стив, стоящий напротив с самодовольной ухмылкой. Выражение лица у него было точь-в-точь, как у мудака-охранника, и в голове Мика что-то перемкнуло.
- Съебались, - сказал он, невольно срываясь на рычание. Все непонимающе уставились на него, Стив даже открыл рот, чтобы сказать что-то - наверняка, свою обычную "я-круче-яиц" чушь. Мик, видя, что никто уходить не спешит - кроме, разве что, новичка, у которого не особо был выбор - без разговоров замахнулся. Нос Стива сломался с отчетливым хрустом.
- Мне повторить? - мрачно спросил Мик, потирая костяшки пальцев. Шестерки, переглянувшись, сбежали из туалета. Стив отключился. Поморщившись, Мик посмотрел на руку - царапина на тыльной стороне ладони вновь начинала кровоточить. Он сунул руку под холодную воду.
- Спасибо, - недоуменно хлопая глазами, буркнул новичок.
- Не зарывайся, - коротко посоветовал Мик и, закрыв кран, пошел на выход. - Бывай, Линни.
- Меня зовут...
Дверь туалета хлопнула, отсекая звуки. Мик пожал плечами и ушел.
На следующий день негр снова был на своём посту. Теперь он смотрел на Мика со злостью и чем-то похожем на омерзение. Стоило Мику появится на его территории, он показательно морщился и отворачивался. Рори едва сдерживал смех. Зажигалкой негр больше не светил, что одновременно заставляло Мика чувствовать гордость и грусть. Он пообещал себе, что - как только выйдет - купит себе такую же. Или, что более вероятно, украдет.
- Мик, верно? - раздался голос за его спиной - Рори узнал новичка. - Держи.
В ладони новичка лежала она. Гребанная зажигалка.
- Не люблю быть в долгу, - сухо сказал новичок, столкнувшись с удивленным взглядом Мика.
Рори, все ещё не до конца веря, забрал зажигалку и чиркнул колесиком. Мелькнули искры, и маленький огонёк послушно вспыхнул. Мик медленно, нехотя, закрыл зажигалку и убрал её в карман. Он встал со скамейки и пошел туда, где ему не будет мешать толпа шумных подростков.
- Если понадобится помощь, ты знаешь к кому обратиться, - сказал он новичку перед уходом. - Увидимся, Ланни.
- Я...
Но Мик уже не слышал - он ушел.

С новичком он снова столкнулся уже через неделю. Зажигалка, спрятанная в складках одежды, согревала душу и - ночами - руки. Негр смотрел с подозрением - и Мика даже пару раз обыскивали, но, заполучивший в свои руки долгожданную игрушку, Рори не собирался расставаться с ней.
Новичок сел рядом с ним за обедом и, не дождавшись реакции Мика, начал разговор первым.
- Я хочу поставить его на место, - негромко сказал он. Мик безошибочно определил о ком речь и бросил короткий взгляд на Стива. - Но их слишком много.
- Те двое по бокам, - Мик редко запаривался запоминанием ненужных имен. - Сбегут сразу.
Новичок кивнул.
- Я заметил, - иронично потянул он, ухмыляясь. - Но все равно остаётся ещё трое.
- Когда? - спросил Мик, жуя безвкусную сосиску.
Новичок странно посмотрел на него.
- После душа, - Мик ухмыльнулся выбору парня. Никогда нельзя быть менее клишированным. - Я возьму на себя Стива, ты - остальных.
Мик с сомнением оглядел парня. Тот был почти одного с ним роста, но гораздо более щуплым.
- Справишься?
- Да, - уверенно сказал новичок и пожал плечами. - В крайнем случае поможешь.
- Окей, - сказал Мик, вставая. - Там и встретимся, Ленин.
- Да ты издеваешься, - услышал он шипение новичка за своей спиной.

Все прошло как по нотам. Двое сбежали, двоих уложил Мик, а новичок театрально отпинал Стива. Они вышли из душевых, довольные - Мик хорошей дракой, а новичок, вероятно, местью.
- Завтра меня выпустят, - неожиданно сказал новичок. Мик пожал плечами.
- Удачи на воле.
Его самого выпустят в лучшем случае через месяц - если он снова не влипнет в какое-нибудь дерьмо, которое продлит срок.
- Может ещё увидимся, - сказал новичок странным голосом.
- Может, - согласился Мик. - Спокойной ночи, Ла...
- Стоп! - неожиданно рявкнул парень. Мик удивленно замер. Новичок вздохнул, остывая, и с силой провел рукой по волосам. - Зови меня Снарт.
- Ээ, - Мик приподнял брови. - Окей?
Новичок удовлетворенно кивнул.
- Увидимся, Мик, - уверенно сказал он - и ушел, оставив ошарашенного Мика одного.

Потуги на хумор и попытка перевести в шутку собственные косяки
(Когда это заканчивалось хорошо?)
Читайте на свой страх и риск

@темы: чужое, The Flash, So much feels I don't even, DCU

---

Лингвистический ООС: колдфлэш эдишн

Когда меня только-только затянуло в колдфлэш, я сказала себе, что никогда не буду писать ИЛИ переводить по этому фэндому. Потому что я знала, чем это обернется. Игра слов. Cold puns. Провал.

Я уже говорила неоднократно на тему лингвистического ООС, и даже написала на тему простыню, и здесь это тоже очень актуально. И ладно, шутки еще можно заменить чем-то аналогичным, но есть такие моменты как... Обращение "kid", которое мне, кстати, тоже не первый фэндом покоя не дает. Как ни переводи, интонация/нюансы теряются.

Алсо ненавижу мат, но тут к счастью это не самая актуальная проблема.

И вот в очередной раз мой творческий процесс подрывает уже знакомая проблема. Я уже успела погладить себя по головке на тему, какую умную и вхарактерную фразу я придумала... ДО того, как попыталась ее перевести.

И в ней просто ВСЕ не так, начиная с того, что в лаконичное звучание оригинала превращается в сложный оборот на русском, и заканчивая проблемой "kid" и пресловутой "cold pun". Ugh. I'm so done.

@темы: whining, The Flash, fandom talk, Econstasne writes, coldflash trash

---

Четыре раза, когда Йольфа испоганила имя Ленни

То, что я сейчас делаю, в сущности называется нервный постинг. Два шага от shitпостинга. Это, как видно из названия, нервное.

Но. Я просто листал диалог в поисках не-суть-важно-чего и наткнулся на это. Лишь малая часть того, что пошло не так в процессе написания "того колдфлэш фика, который может, а может и не быть опубликован" (нужно более короткое название). Я упоминал, что это вообще-то коллаб с  Йольфа? Упоминаю.

Йольфа: Линни может вернуться через пару дней?
Econstasne: Линни

Йольфа: Ай мин, мне нравится идея, что Ленин вернулся посреди ночи? И, позвонив Мику, разбудил его.
Йольфа: ЛЕНИН?!
Econstasne: Ленин. Восстал. Из мертвых. И позвонил Мику. Посреди ночи.
Econstasne: Есть подозрение, что Мик тотали с ним был знаком. И э-э Ленин подарил ему памятную зажигалку?

Йольфа: Ну, Ланни разбудит Мика...
Йольфа: Ланни, блядь. Бедный Лен, как я его только ни обзываю.
Econstasne: Линни, Ланни, Ленин... что дальше?

Econstasne: Я не написал ничего кроме даты. И ленношуточки.
Йольфа: Ланношуточка это уже прогресс.
Йольфа: Ланно блядь что.
Econstasne: Ланно это как... Вано?

tbc, чую

@темы: fandom talk, idk even

---

Драбблы по "Наруто"

Продолжая заброшенную некоторое время назад тему драбблов по редким пейрингам "Наруто", сдуваю пыль с парочки драбблов, написанных по заявкам  Йольфа.

Первые три штуки можно найти здесь:
Орочимару/Минато
Минато/Тобирама
Хидан/Наруто

Заявка: Наруто/Сасори, "Я ненавижу розы"
Предупреждения: модерн!АУ с намеком на мафия!АУ, сюжет за кадром

Наруто приходит на могилу Гаары каждую неделю. Иногда — чаще, если ему становится особенно тяжело. Он, кажется, единственный, кому не все равно. По крайней мере, так он думает первое время.

Проходит месяц, может, чуть больше, и в очередной свой визит он замечает у надгробия две алые розы. Он не знает, кто их принес, но отчего-то едва сдерживает раздражение. Где был этот человек раньше? Неделю, две назад? При жизни Гаары?

Наруто не трогает цветы, выбрасывает, только когда те увядают.

Через неделю розы появляются снова.

Наруто не знает, кто их приносит, и долгое время убеждает себя, что и не хочет знать — но болезненное любопытство берет свое, и он приходит все чаще — стыдно, не ради мертвого друга, а ради призрачной надежды поймать незнакомца, что оставляет на могиле цветы.

Он наконец видит его, когда почти готов отчаяться, и лучше бы он бросил попытки раньше. От вида невысокой фигуры с неестественными, ярко-красными волосами, в горле встает ком и сердце колотится как сумасшедшее. На негнущихся шагах он подходит ближе, чтобы разглядеть лицо — конечно, незнакомое, на что он, идиот, рассчитывал? Это человек старше и совсем не похож на Гаару, если не считать цвета волос и спокойного, даже отрешенного выражения его лица. В руках он сжимает злополучные розы.

— Кто ты такой? — спрашивает Наруто, нахмурившись.

— Сасори, — ровным голосом говорит незнакомец и, наклонив голову набок уточняет. — Акасуна Сасори.

Наруто шумно втягивает воздух. Это не просто имя, это признание. Этот человек — прямо или косвенно, он виноват в смерти Гаары. Так что это? Неуместное чувство вины или жестокая насмешка?

— Убирайся, — цедит Наруто сквозь зубы. — Ты не имеешь права здесь находиться.

— Я не желал ему зла, — говорит Сасори все также ровно, безэмоционально. — Я просто исполнял приказ.

И Наруто знает, знает это. «Просто бизнес» — так они говорят. У якудза свои методы разбираться с ситуацией, и Наруто — чужак — никогда этого не поймет. Да и не хочет понимать, черт возьми!

— Убирайся, — повторяет он глухо.

Сасори смотрит на него несколько долгих мгновений, затем молча кивает, кладет две алые розы у надгробия, и уходит.

***

Сасори не появляется — неделю, две, месяц, и Наруто вновь один в своем горе, через которое не может переступить, как ни старается.

Он уверен, что никогда больше не встретит Сасори, но все-таки ошибается. Два месяца со дня их последней встречи тот находит Наруто еще у ворот клабища, останавливает на полпути.

— Прости, — произносит он по-прежнему тускло, но в его глазах — впервые, что-то живое и искреннее. Сасори протягивает ему розы — три штуки — и Наруто не знает, смеяться ему или плакать.

Он принимает цветы, сам не знает почему, и сжимает тонкие стебли в руках, пока шипы не вспарывают кожу ладоней.

— Я ненавижу розы, — звучит как-то потерянно и совсем не зло.

По щекам текут слезы — кажется, впервые со смерти Гаары. Сасори вытирает большим пальцем соленые дорожки с его лица.

— В следующий раз принесу ромашки, — говорит он с тенью улыбки во взгляде.

Наруто еще не может улыбаться, не помнит, как, но почему-то впервые за долгое время становится чуточку легче дышать.


Заявка: Неджи/Гай, "Это магия, малыш"
Предупреждения: больше закадрового какаоби, чем заявочного пейринга

Неджи открывает глаза, и первое, что он видит — лицо учителя. Встревоженное, непривычно серьезное. Так… не должно было быть. Неджи знает, что умер. Он видел отца, на той стороне, и разговор с ним был равно болезненный и очищающий. Так как?..

Неджи с трудом садится, оглядывается по сторонам. Они все еще на поле боя, вот только отчего-то вокруг совсем нет мертвых. Его глаза находят лишь одно тело — безжизненное, сломленное тело человека, в котором Неджи с трудом узнает их главного врага.

— Как?.. — хрипло шепчет Неджи, с трудом разлепляя пересохшие губы.

Гай улыбается широко, но отчего-то совершенно неискренне.

— Это магия, малыш.

— Это не магия, — звучит голос Какаши-сенсея — Неджи не заметил, когда тот успел подойти. — Это жертва.

Тот сдержан внешне, как и всегда, но глаза его совершенно пустые, будто он потерял что-то неизмеримо важное — смысл жить. Неджи гадает, были ли глаза Гая такими же пустыми, когда он был мертв.

Гай как-то сразу сникает, опускает голову. Он выглядит старше — усталым, измученным жизнью. Неджи думает об их связи — слишком глубокой и неуместной для учителя и ученика, связи, которую ни один из них не признавал раньше — сама идея казалась нелепой, но теперь… теперь признаться в своих чувствах отчего-то проще, и разве смерть не обнулила все его долги?..

Он будет жить.

Так пусть его жизнь будет достойна чужой жертвы.

@темы: Naruto, #фанфик, ship all the ships

---

Пост авторского нытья

Я и мои загоны по поводу качества моих фиков — это вечная и крайне трагичная история любви. В те моменты, когда я не склонна особенно предаваться самоуничижению, я считаю себя автором средней руки. Считаю, что неплохо "чувствую" персонажей, более-менее грамотна, у меня бывают в текстах удачные моменты. Но чтобы написать по-настоящему хороший фик? Банально недостает писательского таланта. Но поскольку я в глубине души перфекционист, этот недостаток пытаюсь компенсировать тщательной редактурой, что, если быть откровенной, на самом деле не сильно идет на пользу (в первую очередь моему психическому здоровью). Свои черновики я перечитываю с большим удовольствием, чем опубликованный вариант.

И вот что интересно, в последнее время меня как-то... отпускает? Почему я не могу опубликовать незаконченный сборник драбблов, написанный для того, чтобы тупо скинуть хедканоны и фантазии? Почему я не могу опубликовать старую работу, сырую и нелогичную, но в которую я все-таки в свое время вложила душу? Почему не могу опубликовать полнейший крэк?

На любой, даже самый низкопробный текст находятся свои читатели. Некоторые работы стоят того, чтобы их вылизывать. Но иные? Иные созданы для того, чтобы развлечь себя долгим осенним (при желании можно выбрать любой другой сезон) вечером, не обращая внимания на мелкие недоработки и (местами) отсутствие логики.

So there. Мне определенно надо расслабиться и по-меньше переживать, что скажут люди. Главное не забыть этот совет до завтра.

@темы: whining

---

So по всей видимости, я не способна писать в стол lmao. Но этот проект немного nanowrimo стайл? Количество превыше качества + собери все свои хедканоны и кинки в одном куске текста. И... вообще насколько публика потенциально заинтересована в таких вещах? Я знаю, что стала бы читать сомнительного качества вещи ради отдельных удачных сцен, но с другой стороны, я также автор, который по десять раз переписывает один и тот же кусок, чтобы добиться нужного эффекта, и...???

Но да, если я закончу эту историю? Велики шансы, что я хотя бы попробую чуть-чуть подправить основные косяки и опубликовать ее. Почему все так сложно?

Алсо я не уверена, что хочу вообще иметь дело с новым фэндомом? Насколько он новый? Я могу притвориться, что это DC comics и назвать себя старожилом? Нет??? Жаль.

Алсо эта хрень уже 26k и растет, я только что побила все свои рекорды (и да, это жалкие рекорды, но все же).

@темы: whining, The Flash, I will go down with this ship, fandom talk, coldflash trash

---

Почти 18k колдфлэша, несколько удачных моментов и идей, и полное осознание того, что все эти труды никогда не будут опубликованы.
Как я вообще раньше справлялась с написанием фиков в стол? Ugh.

@темы: whining, The Flash, coldflash trash, DCU

---

Минутка ностальгии по DC (и не только)

Так уж получилось, что DC comics стал для меня первым настоящим творческим фэндомом.

Как читатель я впервые пришла в мир фанфикшена через "Отблески Этерны". Это был, может быть, 2006 год? Как быстро летит время!

Как автор... "Final Fantasy VII"? "Гарри Поттер"? Уже и не вспомню. Но первые годы фики предсказуемо писались в стол. Первые несколько стыдных Мэри Сью фантазий, позже — неловкий подростковый слэш. На фоне мэтров дайри и snapetales все это казалось совершенно нечитабельным. Справедливо, в принципе, хотя для первых попыток было сносно.

Потом? Потом появился фикбук, и на фоне того, что я видела там, мои работы казались не такими уж ужасными. И потому я решила впервые опубликовать фик — работу, которая писалась не совсем "в стол", но для одного конкретного человека. Я не сильно заморачивалась вхарактерностью, логикой сюжета, правдоподобностью. Я гладила себя по кинкам (очень невинным сюжетным кинкам, окей? это было пять лет назад!). Работа была по фильму "Темный рыцарь". Бэтмен/Джокер. "Человек под маской". И так вот я вступила в DC фэндом, до сих пор самый важный дом в моей жизни.

Сначала я читала, переводила, писала по трилогии Нолана. Позже познакомилась с комикс!версом, который полюбила в разы сильнее. "Бэтмен" для меня до сих пор является единственной серией комиксов, которой я интересовалась всерьез (вплоть до покупки выпусков). Со временем любовь к Бэтмену/Джокеру дополнил интерес к таким парам как Джейсон Тодд/Тим Дрейк и Дик Грейсон/Дэмиен Уэйн, по обоим из которых я пробовала писать. Я не знаю, сколько времени я активно участвовала в жизни фэндома, но не удивительно, что со временем все угасло.

В моем сердце по-прежнему жила любовь к DC, и какие бы замечательные фильмы не делал Marvel, я всегда твердо стояла на уже выбранной стороне. Я помню, как я радовалась, когда анонсировали "Стрелу" — первый многообещающий DC-сериал за долгое время. Но в глобальном смысле интерес по-тихонечку истончался...

Пока меня не накрыло колдфлэшем, причем спустя год (если не больше?) после того, как я вообще начала смотреть "Флэша". Jesus fuck, за последнее время я уже почти отчаялась найти пейринг, который настолько бы гладил меня по кинкам и при этом не наступал на больные мозоли? Более того, качество и количества фикшена?.. Нет, мне всегда мало, но я была приятно удивлена.
Правда, я сильно сомневаюсь, что буду писать что-то иначе как в стол по этому пейрингу, ибо... личное (но, хей, "в столе" уже 12 тысяч слов, для меня это достижение), но речь не об этом.

Интересно то, что хотя рационально я знаю, что все это происходит в DC вселенной, иногда какие-то мелочи особенно выбивают из колеи. Не упоминание того же Готэма или Метрополиса, это слишком очевидно. Но как-то встретив в одном из фиков какую-то линию о чьей-то там поездке в Блюдхевен? У меня был "хей, я же там была" момент. И я была, вместе с персонажами, которые стали родными — с Диком Грейсоном, в данном случае.

Интересно, можно ли через этот фэндом в глобальном смысле вернуть то почти утраченное ощущение принадлежности? Но, eh, сериальные фэндомы всегда немного вовне.

Простыня взялась ниоткуда и ушла в никуда. Пардон, что без ката. Спасибо за внимание, увидимся через полгода.

@темы: B/J, Batman, The Flash, ship all the ships, fandom talk, coldflash trash, Jason/Tim, DCU

---

Calm (экстра)

В этой записи будут собраны драбблы, не вошедшие в основную историю. Кое-что я изначально писала для себя, чтобы лучше понять персонажей или просто порадовать шипперское сердце. Я не вижу смысла не поделиться, однако вопрос "нафига?" не принимается.

Название: Calm: экстра
Фандом: One Piece
Автор: Econstasne
Персонажи: Крокодайл/Росинант, Верго/Дофламинго (односторонний)
Рейтинг: PG-13
Размер: 5 000 слов
Жанр: soulmate!AU
Дисклеймер: персонажи принадлежат своим законным владельцам

1.

A/N: поставленная задача была "написать крокороси флафф", который я сама себе недодала в основной части; а вышло, конечно, то, что вышло.

1.

Росинант разглядывает собственную фамилию на предплечье Крокодайла со смесью противоречивых чувств. Слишком много дурных воспоминаний с ней связано, но здесь и сейчас — это доказательство принадлежности.

— Довольно, — несколько резко произносит Крокодайл, когда момент затягивается.

Он убирает руку и тут же тянется к крюку, чтобы прикрепить его на место. Удивительно, что он вовсе согласился с ним расстаться, пусть всего на несколько минут.

— Ты думал, это мой брат, — задумчиво говорит Росинант.

Это было очевидно практически с самого начала, но до сих пор тема не поднималась ни разу. Росинант не уверен, отчего. Ревности он не чувствует — может быть, смутный дискомфорт, в причины которого углубляться не особенно хочется.

— Я рад был ошибиться, — признает Крокодайл будто неохотно. — Но твое существование было стерто изо всех архивов и источников. Почему?

Росинант пожимает плечами, толком не зная, что ответить. Он сомневается, что Крокодайлу будет интересна вся история целиком.

— Дофламинго думал, что я мертв. В конечном итоге он лично приложил для этого немало усилий, — говорит он. — Сенгоку, в свою очередь, позаботился о том, чтобы у него было шанса развеять это заблуждение.

— Почему Сенгоку вообще было до этого дело?

Ах да, это. Росинант несколько нервно улыбается и взлохмачивает волосы на затылке. Адмирал флота, разумеется, не стал бы прилагать столько усилий ради безопасности рядового дозорного, но поднимать непростую тему семейных отношений не было ни малейшего желания, и едва ли оно появится в скором времени.

— Ну… — к его досаде приемлемые объяснения на ум не приходят, и потому он вынужден остановиться на правде. — Он, вроде бы как, мой приемный отец.

На мгновение на лице Крокодайла мелькает удивление, затем тот смеется коротко и резко. Похоже, открытие его скорее позабавило, нежели напрягло. Впрочем, не то чтобы от них ожидались семейные ужины. Катастрофу подобного масштаба страшно было бы даже представить.

— Сомневаюсь, что он оценит твой выбор партнера, — чересчур довольно тянет Крокодайл.

— Это не выбор, — машинально поправляет Росинант.

Усмешка слетает с лица Крокодайла, и он сводит брови у переносицы. На секунду Росинант почти жалеет о своих поспешных словах.

— Разве нет? Когда я думал, что имя принадлежало Дофламинго — я сделал выбор, прекратив нашу связь.

Росинант удивленно моргает. Он не хочет делать поспешных выводов, но в устах Крокодайла эти слова звучат почти как признание.

— Но ты все еще здесь, — замечает он осторожно.

— Я все еще здесь.

Глупая улыбка как-то совершенно против воли наползает на лицо. Даже с годами он не избавился от своей сентиментальности, вот только обычно Крокодайл не дает поводов предаваться подобным слабостям.

— Идиот, — с напускным неудовольствием бормочет Крокодайл, затем — притягивает Росинанта ближе для поцелуя, короткого и несколько небрежного.

Отстранившись, он сдвигается на диване, закидывает ноги на подлокотник, а голову опускает Росинанту на колени. Тот ставшим уже привычным жестом запускает пальцы в жесткие темные волосы. Подобная ласка — одна из немногих, что позволены ему за пределами спальни. Это удивляло поначалу, пока Росинант не узнал Крокодайла лучше. Комфорт тот ценил едва ли не выше собственной независимости.

На несколько минут между ними воцаряется молчание. Тишина знакома и уютна, Росинант находит в ней успокоение, и Крокодайл чаще всего также немногословен. Он не терпит суеты.

— Первое, что я узнал о своей метке — это то, что имя принадлежит Тенрьюбито, — неожиданно заговаривает Крокодайл.

Пальцы Росинанта невольно замирают в волосах Крокодайла, затем продолжают движение. Он ничего не говорит — боится прервать откровение неловкой фразой.

— И то, что они предпочитают выжечь метку, чем носить имя кого-то вроде меня.

Голос — ровный и безэмоциональный, без обычного налета ложной незаинтересованности. Крокодайл никогда толком не умел скрывать эмоции, чаще — даже не пытался, но в этот момент Росинант может лишь гадать, что тот чувствует. Его лицо подчеркнуто расслаблено, но руки напряжены — пальцы в почти нервном жесте сминают ткань жилета.

— Не все, — тихо говорит Росинант, пусть это не совсем правда. — Мои родители отказались от титула именно из-за этого. Они носили метки друг друга, и слишком ценили этот дар, чтобы лишить его нас с братом…

Он морщится, как и каждый раз, когда речь заходит о Дофламинго, но на этот раз ему удается не отвлечься, не запутаться в конфликте чувств, который, наверное, не разрешится уже никогда.

— А если бы ты остался? Чем бы все кончилось тогда?

Росинант не знает, что ответить. Он хочет верить, что рано или поздно взял бы судьбу в свои руки, поступил бы также, как и родители — может быть, осмотрительнее. Но он рос и взрослел совершенно в другом мире. Тот, кто он есть сейчас — в куда большей степени сын Сенгоку, чем Хоминга и Альдонсы. Он не знает, какой путь избрал бы, останься в той среде.

— Я не знаю, — признает он, не желая плодить ложь и недоговорки. — Мне было шесть, когда мы лишились титула. В шесть мне было не важно, кому принадлежит имя. Но что было бы потом…

Он устало трет лицо руками, не зная, что еще сказать.

— Я никогда не жалел, что мы ушли, несмотря ни на что, — добавляет он в конечном итоге, не зная, послужит ли это утешением.

Крокодайл немного сдвигается на его коленях и протягивает руку к метке, забираясь под тонкую шерсть свитера. Его пальцы — сухие и горячие. Росинант вздыхает и откидывает голову на спинку дивана, позволяя Крокодайлу очерчивать чернильные линии на его коже. Тот порой почти одержим символом — клеймом, доказательством контроля, пусть самой идее придает не слишком много значения.

Росинант накрывает ладонью пальцы Крокодайла, на мгновение останавливая движение. Не знает толком, зачем это делает. Крокодайл замирает на несколько мгновений, и только затем убирает руку — вновь кладет ее на свой живот, поверх крюка.

— Иногда я думаю, что было бы, если бы я встретил тебя гораздо раньше… — тянет он. — Наверное, был бы разочарован.

— Хочешь сказать, ты не был разочарован в любом случае?

Крокодайл открывает глаза и усмехается.

— Лучше ты, чем Дофламинго.

— Я чувствую себя польщенным, — сухо говорит Росинант, но даже не думает обижаться на подобные слова.

— Когда я еще верил во все это, — Крокодайл лениво шевелит пальцами, предположительно, изображая то самое «это», — я не знал бы, что делать с мальчишкой на семь лет меня младше.

Росинант удивлен, что он вовсе решил удостоить его пояснением.

— Потом был слишком зол на мир… — Крокодайл приглушенно фыркает, будто насмехаясь на прошлым собой.

Он замолкает затем, прикрывает глаза, казалось, утомленный беседой. Когда Росинант почти уверен, что разговор не продолжится, он все-таки добавляет — негромко и задумчиво:

— Тридцать пять чертовых лет, Роси, и все-таки я думаю, мы встретились в нужный момент.

И, несмотря на томительное ожидание, несмотря на годы и десятилетия пустоты, Росинант не может с ним не согласиться.

2.

A/N: Верго драма? Их есть у меня.


2.

В последние минуты перед смертью Верго думает о метках.

О том, отчего у некоторых людей они так и не появляются за всю жизнь. Их немало таких — аномалия, но не редкость. Среди пиратов Донкихота — почти все. Сам Верго, Требол, Диамант и Пика. Из высших чинов метку носил лишь второй Коразон, но тот был предателем и белой вороной, и еще — младшим братом Доффи, так что удивляться не стоило.

Их не беспокоила собственная неполноценность, разве что Детка 5 ночами рыдала в подушку, когда переходный возраст прошел, а метка так и не появилась — после этого шансы на то, что что-то изменится, стремились к нулю. В их жизни не было места для привязанностей, и те, кто смел думать иначе, неминуемо получали от жизни урок.

Верго знал еще с юных лет, что метки у него не будет никогда — наверное, с того самого момента, когда впервые увидел чужое имя на лице Доффи. Это был его урок: любви для меток недостаточно, и бесконечной преданности — тоже.

Тогда открытие вызвало горечь и обиду на мироздание, но с возрастом он понял — проведение не ошиблось. Роль, которую он жаждал когда-то, ему не подходила. Он был послушным солдатом, орудием, советником, но Доффи никогда не смотрел на него как на равного. Ценил — да, но не уважал.

Когда человек, предназначенный Дофламинго, умер, Верго был рядом. Ему одному из немногих позволено было видеть, как происходили те неминуемые и необратимые изменения, что повлекло это событие — таково было влияние на жизнь Доффи того, кого тот даже не встречал. Верго оставалось чувствовать лишь всепоглощающую зависть, потому что жалости он чувствовать не смел.

Верго был с Доффи и тогда, когда тот с упоением гонялся за Крокодайлом, с исключительной преданностью делу выбрав себе новую цель. Гадать о причинах не было смысла. Крокодайл в глазах Дофламинго был тем, кем не смог бы стать сам Верго. Равным. Он влиял на Доффи не меньше, чем тот на него, способен был дать отпор — их взаимодействие не было односторонним, но оно все равно было обречено на провал. Дофламинго не видел или не хотел видеть: его эти игры раззадоривали, Крокодайла — утомляли.

Когда закончилось и это, Верго не ощутил даже удовлетворения. К этому времени он принял свое место — у правого плеча, предлагая немую поддержку, или же на расстоянии многих миль — чтобы не оставалось ни единого уголка в мире, куда Доффи не мог бы дотянуться.

И все же в минуты слабости он по-прежнему задавался вопросом — отчего Дофламинго с предубеждением относился к людям, ему подобным, никем не отмеченным? Думал ли он, что они неспособны на чувства? Ущербны? Верго согласен был быть ущербным, ведь даже так ему под силам было дать так много — одному единственному человеку. Он не хотел бы принадлежать кому-то еще.

Он… не хотел бы также, чтобы его имя было на коже Дофламинго. 

Иначе сейчас, в эту минуту, он вынужден был бы причинить боль человеку, которого всю свою жизнь пытался от нее отгородить. 



Так Дофламинго не больно. Не больно и Верго.



«Ты долгое время был моим верным компаньоном. Я благодарю тебя за все, что ты сделал для меня».

Верго позволяет себе улыбнуться.

«Ты хорошо постарался».

Да, в самом деле хорошо.

3.

Для  Йольфа по заявке «начало совместной жизни — Кроко готовит завтрак, Роси хуеет». Слегка крэково, как и следовало ожидать. А также: больше крокороси флаффа!

3.

Росинант не готовит. Дело даже не в том, что не умеет, — хотя с этим тоже не все в порядке, — но находиться на кухне для него чаще попросту небезопасно. К счастью, это никогда не составляло особой проблемы: в Мариджоа приготовлением пищи занимались рабы, а в годы службы в дозоре Росинант был перманентно освобожден от любых связанных с готовкой обязанностей — хватило первого же устроенного пожара. Последние месяцы приходилось тяжелее, но пожарить кое-как на открытом огне рыбу он был в состоянии, так что с голоду не умирал.

Крокодайл, с другой стороны, никогда не производил впечатление человека, который стал бы довольствоваться чем-то простым и незатейливым — нет, он наверняка отдавал предпочтение изысканным блюдам. Он также отличался исключительным недоверием к персоналу. С учетом этих фактов, пожалуй, не следовало удивляться картине, открывшейся по утру перед глазами Росинанта, но все же…

Росинант трет глаза, несмотря на все попытки рационализировать происходящее, по-прежнему не до конца уверенный, что все это ему не снится. Тем не менее, образ склонившегося над плитой Крокодайла исчезать отказывается.

— Доброе утро, — бормочет Росинант негромко.

Крокодайл бросает на него короткий нечитаемый взгляд, затем исключительно профессиональным движением переворачивает в воздухе блинчик. Росинант с трудом сдерживает восхищенный выдох.

— Проснулся наконец, — сухо произносит Крокодайл.

Росинант понятия не имеет, рад ли тот его появлению, но знает также, что если будет мешать — его поставят в известность. Отчего-то эта мысль успокаивает. Определенность, пусть и шаткая, кажется благословением. Месяц спустя он все еще гадает, зачем Крокодайл взял его с собой — они носят метки друг друга, но похоже ни один толком не знает, что делать с этим открытием.

— В последние недели особо не было шанса выспаться, — признает он.

Это правда: гамак на корабле был для него маловат, да и чувствовать себя хотя бы отдаленно комфортно в окружении пиратов не получалось — тем более, он знал, что большинству из них не доверял и сам Крокодайл.

Здесь же, в гостевом доме, в котором они остановились на ближайшие несколько недель, он наконец мог расслабиться. Более или менее.

Крокодайл решает никак не комментировать его слова и не задавать лишних вопросов. Виной тому скорее отсутствие интереса, нежели тактичность, но Росинант все равно чувствует облегчение — он не хотел бы, чтобы его слова были истолкованы как жалоба.

Крокодайл тем временем перекладывает очередной готовый блинчик на тарелку и принимается за новый. Несколько секунд спустя он тянется за кофейником, чтобы налить в кружку дымящийся напиток.

Росинант подскакивает от удивления, когда Крокодайл не глядя протягивает чашку ему. Затем — едва не роняет ее на пол, слишком поспешно схватившись за нагревшуюся керамику.

Во всяком случае, это заставляет Крокодайла обернуться. В его глазах Росинант читает равно раздражение и смутное веселье. Крокодайл поддерживает дно чашки, не позволяя жидкости расплескаться, пока Росинант слепо нащупывает ручку.

— Твоя неуклюжесть, похоже, не знает границ, — тянет Крокодайл почти беззлобно.

Росинант смущенно пожимает плечами. Глупо отрицать очевидное. Он задумывается на мгновение, когда Крокодайл начнет находить это утомительным, а не забавным. Наивно ли надеяться, что это время не наступит никогда? Он не ждет многого от меток и готов довольствоваться малым, но если в нем — в них — разочаруется Крокодайл, что ему останется?..

Запоздало Росинант осознает, как близко они стоят друг к другу — так, что можно почувствовать тепло чужого тела. Отчего-то вспоминается тот день, когда Крокодайл нашел его на острове, когда он был также близко — сухой жар его пальцев на коже и собственнический инстинкт во взгляде.

Росинант открывает рот, чтобы сказать что-то — разрушить внезапное напряжение или, может быть… Он втягивает воздух через нос, и поток мыслей оказывается прерван смутным запахом гари.

— Твой блинчик подгорает, — выпаливает он.

Крокодайл мгновенно отстраняется, бормоча под нос ругательство. С гримасой отвращения он отправляет угольно-черный блинчик в ведро для мусора.

— Прекрати меня отвлекать, — заявляет он недовольно и, может, самую малость смущенно — Росинант не уверен, что последнее ему не примерещилось. — И сядь наконец. Завтрак почти готов.


Наконец-то я заставила себя дописать этот драббл, даром что черновик был готов месяца два назад. Вышло немного сумбурно, но если не выложу в таком виде, не выложу никогда. Эх, в один прекрасный день я приведу свои фики в порядок... наверное.

new! 4.

4.

— Ты не слишком-то его любил, а? — неожиданно спрашивает Крокодайл. — Своего брата?

Росинант удивленно поднимает взгляд от книги, которую читал. Они не говорят о Дофламинго — таково негласное правило. Проще делать вид, что ни одного из них никогда и ничего с ним не связывало — в какой бы то ни было форме. И Крокодайл, как всегда казалось Росинанту, старался избегать этой темы куда больше него самого, так почему вдруг решил поднять ее сейчас? Впрочем, пытаться понять его мотивы — занятие, заранее обреченное на провал.

— Его непросто любить, — отвечает Росинант немного погодя. — Когда мы были детьми, все было иначе, но даже тогда Дофламинго был…

Он замолкает, пытаясь подобрать слова. Годы назад он, вероятно, назвал бы брата монстром. Даже верил бы в это. Но теперь… Теперь он старше — мудрее, как ему хочется думать, и ставить подобное клеймо уже не кажется верным. И все же, какое бы слово он ни выбрал, оно не изменит сути.

— Когда ему было десять, он убил нашего отца в надежде, что нам будет позволено вернуться в Мариджоа, — говорит он.

Сухие факты — все, что он может предложить. Вопрос слишком личный, чтобы оставаться беспристрастным.

— И что же? Хочешь сказать, это делает его воплощением зла? — в голосе Крокодайла отчетливо слышна насмешка, но за ней он предельно серьезен. — Я что-то не заметил, чтобы у тебя были особые проблемы со мной.

«Ты не убивал своего отца», мог бы сказать Росинант, вот только в действительности он не может за это поручиться. Ему мало известно о прошлом Крокодайла, пусть даже известные крупицы — куда больше, чем позволено иным. К тому же, это не имеет принципиального значения. Дело не в единственном грехе, каким бы страшным он ни был.

Росинант смотрит на Крокодайла искоса и выдавливает из себя несколько кривоватую улыбку.

— Ты — не воплощение зла, — говорит он мягко.

Он не строит иллюзий: Крокодайла невозможно назвать хорошим человеком. На его счету множество дурных поступков, закрывать глаза на иные из которых совсем не просто. Он жесток и мелочен, готов пойти по головам для достижения собственных целей, и все-таки образ карикатурного злодея ему не подходит. Эта роль — слишком поверхностная, не допускающая глубины, и именно потому…

— Дофламинго тоже, — замечает Росинант несколько мгновений спустя. — Но он… с ним не все в порядке.

Крокодайл насмешливо поднимает брови, и Росинант морщится от собственной неловкой формулировки. Он не знает, как сказать иначе. Дофламинго безумен — при всей расчетливости и рациональности, при всем самоконтроле. Внутри него хаос, зияющая рана… Росинант не знает всего — попросту не способен понять, и к тому же… Заглядывать в душу брату всегда было слишком больно, казалось проще трусливо избегать даже попыток.

— Хм, — задумчиво тянет Крокодайл. — Я не слишком хорошо его знал.

— Разве? — Росинанту не удается скрыть удивления.

Он думал, между ними все же было… нечто. Связь не столь простая и понятная, как предопределенная метками, но все же сильная. Впрочем, Крокодайл никогда не говорил об их с Дофламинго отношениях, а в слухах всегда хватало лжи.

— У нас был секс, — замечает Крокодайл сухо. — Неоднократно. Это все. И большую часть времени Дофламинго казался…

Он не заканчивает предложение — возможно, затрудняется подобрать подходящее выражение. Росинанту хорошо знакома эта проблема.

— Казался?..

Крокодайл раздраженно выдыхает.

— Я не знаю. Он, конечно, был эксцентричен и раздражал сверх всякой меры, но…

Росинант наконец откладывает книгу, понимая, что не скоро к ней вернется. Он устало трет глаза. Разговор едва начался, но уже успел отнять немало сил. И все-таки, возможно, он нужен ему. Да и едва ли Крокодайл позволит уйти от темы.

Придать хоть какую-то понятную форму хаотичным мыслям оказывается совсем непросто, но, если молчание и затягивается сверх меры, Крокодайл не спешит его прерывать. Возможно, для него этот вопрос не менее важен, чем для самого Росинанта — в конечном итоге, что бы их ни связывало, Дофламинго попросту не мог оставаться безразличен кому бы то ни было, всегда оставлял о себе впечатление, пусть в доброй половине случаев отнюдь не положительное.

— Мне кажется, Дофламинго по-своему… хрупок, — Росинант кривится, недовольный выбором слова, пусть оно и кажется поразительно подходящим. — Он раздираем противоречиями, в которых не желает разбираться. Он… нестабилен, чувствует слишком сильно и даже не пытается ограничить себя какими-либо рамками. Он хочет — он берет, он ненавидит — он уничтожает.

И то, что он ненавидит весь мир…

Росинант сводит брови у переносицы. Прошло слишком много времени с тех пор, как он пытался разобраться во всем этом. Последний раз он позволил себе думать о Дофламинго как о человеке, не как о цели, еще в годы той провальной миссии под прикрытием. Он не мог поручиться, что за столько лет ничего не изменилось.

— Ему необходим кто-то, кто может контролировать ущерб, что он способен — и готов — причинить.

— И этим кем-то решил стать ты.

Росинант не может прочесть по тону Крокодайла, что тот думает об этом.

— Я пытался, — и бездарно провалился, дважды. — Это мог бы быть — должен был быть — человек, носивший его метку, но…

На лице Крокодайла он не читает ни тени симпатии, и это не удивительно. Мир не был благосклонен и к ним двоим, и тот факт, что чаша весов все же накренилась в их сторону, не стирает болезненных воспоминаний.

— Но все-таки, почему ты? — спрашивает Крокодайл. — Ты ему ничего не должен, знаешь ли.

— Он мой брат, — слова вырываются прежде, чем Росинант успевает задуматься над вопросом, и он почти удивлен услышать стальные ноты в собственном голосе.

Когда он поднимает на Крокодайла взгляд, в глазах того он читает легкую насмешку и понимание. О. За годы он забыл простую истину, даром что напоминание всегда было с ним. За целью он перестал замечать причину. Нелепо, что из всех людей Крокодайл заставил его вспомнить об этом. Крокодайл, который почти не способен на проявление эмпатии. Ирония происходящего поразительна.

— Мы слишком много времени потратили на разговор о Дофламинго, — ворчит Крокодайл, но его неудовольствие выглядит наигранным. — Я знаю способы куда приятнее провести этот вечер.

Росинант открывает было рот, чтобы сказать, что формально Крокодайл начал этот разговор, но слишком хорошо знает, что толку от этого не будет. Он позволяет Крокодайлу не слишком нежно притянуть себя ближе — в поцелуй, в котором читается может быть самую малость больше собственнического инстинкта, чем обычно. Он расслабляется под грубоватой лаской и не думает ни о чем долгое время. Но он не забывает о недавнем озарении.

***

На шестом уровне Импел Дауна темно, влажно и леденяще холодно. Росинант идет вслед за одним из охранников вглубь по коридору, к камерам, и с каждым шагом кажется, будто давящее чувство в груди становится все тяжелее. Год спустя старая униформа дозора кажется чуждой и неудобной, какой не была даже после провальной шестилетней миссии, но его связь с флотом — единственная причина, по которой ему позволено посещение столь опасного заключенного.

Коридор обрывается раньше, чем Росинант успевает подготовиться к тому, что его ждет. В полутьме он не сразу узнает фигуру брата. Тот сидит в углу одной из камер, сложившись почти пополам и плотно закрыв глаза. Его лицо по-прежнему обнажено, и стоит Росинанту подойти ближе, ему удается различить белесые шрамы от метки.

Дофламинго очевидно слышит звук шагов — он вскидывает голову, но это — его единственная реакция.

— Оставьте нас, — бросает Росинант охраннику тоном, который ненавидит и старается использовать как можно реже — так он говорил только с низшими чинами, когда от тех требовалось беспрекословное подчинение.

Мгновение кажется, что охранник возразит, но он все же неохотно кивает и отходит на приличное расстояние.

Услышав голос, Дофламинго наконец открывает глаза. Он щурится, пристально вглядываясь в лицо Росинанта, затем начинает тихо посмеиваться.

Росинант чувствует озноб по телу, и температура в помещении не имеет к этому ни малейшего отношения.

— Неужто это мой дорогой братец, — говорит Дофламинго между смешками. — Я наконец-то сошел с ума или твой призрак решил меня преследовать? Или и то и другое?

Росинант тяжело сглатывает. Не к месту приходит осознание, что сейчас он впервые по-настоящему заговорит с братом — с тех самых пор, как они были детьми. Даже те несколько фраз годы назад предназначались скорее Ло.

— Я выжил, — говорит он отчего-то хрипло. — Не иначе как чудом.

Возможно, ему мерещится, но плечи Дофламинго опускаются в жесте облегчения. Разумеется, не от факта, что он жив, но… может ли статься, что брат в самом деле опасался за собственный рассудок?

Дофламинго растягивает губы в улыбке. Его кожа кажется тугой и пергаментно тонкой, будто способной лопнуть в любой момент.

— И зачем ты пришел? — тон Дофламинго подчеркнуто беззаботный. — Я, конечно, не совсем в той позиции, чтобы завершить начатое, но ты не думаешь, что рискуешь? Я не останусь здесь навечно.

Рискует? Безусловно. Крокодайл не был доволен его решением, Сенгоку — еще меньше. Это глупо с его стороны, скрываться четырнадцать лет и затем выдать себя добровольно, но после разговора с Крокодайлом… он понимает, что не может оставить ситуацию просто так. Он должен кое-что брату, кое-что помимо жалких попыток сдержать его безумие.

— Я не уверен, — признает Росинант, затем спрашивает, прежде чем успевает себя остановить. — А если бы ты мог, ты бы сделал это? Завершил бы начатое?

Дофламинго смеряет его тяжелым взглядом.

— Возможно, — говорит он, но затем уточняет. — Скорее всего нет. Не вижу особого смысла дважды наказывать за одно преступление.

Предательство. Росинант подавляет желание неловко переступить с ноги на ногу. Ему кажется, будто под ребрами ноет старый шрам от пули. Воспоминания о прошлом — еще болезненнее. Он не подвергал сомнению свои действия тогда, и не подвергает сейчас, но он вынужден смотреть правде в глаза — в тот день он предал свою кровь. Ради благой цели, но все-таки предал.

— Доффи… — произносит он, хотя не знает, что хочет сказать.

Прозвище ощущается на языке непривычно и почти забыто. Он избегал его годами, не желая вспоминать о том времени, когда в нем заключалась привязанность, и о том, когда оно было частью его роли, как члена «семьи». С этой мыслью приходит и непрошеное осознание, что теперь он вновь, как и годы назад — единственный, кто остался у Дофламинго. Он знает, как семья важна для брата, как он всегда пытался заполнить пустоту, оставленную… смертью матери? Человека, что носил его метку?

— Твоя метка…

Улыбка Дофламинго соскальзывает с его лица, будто ее не было, будто ему слишком тяжело было ее держать.

— Что с ней?

— Когда это случилось? Вы… вы хотя бы успели встретить друг друга? — спрашивает Росинант как можно мягче.

— Годы назад, — легко признает Дофламинго, будто это больше не имеет значения, но в его чертах читается напряжение. — Кажется, мне было лет шестнадцать. И нет, мы не встречались. Это и к лучшему.

Росинант думает о том, что брат уже пережил потерю к тому времени, как он вернулся в семью. Он не хочет размышлять о значении этой информации. Он не хочет понимания, и — нет, его он и не получит. Он никогда не понимал Дофламинго и ничего этого не изменит.

— Это… давно, — звучит неубедительно и слабо. — Ты мог бы… найти кого-то еще.

Росинант тут же кривится от собственных слов, но забрать назад их уже не может. Дофламинго издает смешок.

— Я пытался. В некотором роде. Не думаю, правда, что мои попытки оценили.

Отчего-то Росинант ни на мгновение не сомневается, что речь идет о Крокодайле. В голосе Дофламинго не слышно горечи или сожаления, только самоирония, но это не говорит ровным счетом ни о чем.

— Но раз уж ты зашел обсудить мою личную жизнь, или, вернее, ее отсутствие, — продолжает Дофламинго преувеличенно жизнерадостно. — Как с этим дела у тебя? Ты нашел его?

Его глаза горят нездоровым любопытством и Росинант не может избавиться от ощущения, что брат в этот момент находится в каком-то своем мире — что, может быть, он воображает их сидящими за завтраком в общей столовой, и между ними нет ни предательства, ни смертей, ни боли.

Он думает, не совершил ли ошибку, придя сюда.

— Нашел.

Росинант не добавляет ничего больше, и на секунду сомневается, стоило ли вовсе говорить правду. Впрочем, он почти уверен, что Дофламинго почувствовал бы ложь.

— Завел семью и детишек с какой-нибудь милой девчушкой, да? — скалится Дофламинго, но, прежде чем Росинант успевает осознать всю нелепость заявления, тот поправляет сам себя. — Но нет, конечно же, нет. Ты для этого слишком ненормальный.

Росинант пожимает плечами. В конечном итоге, брат прав. Он уже не в первый раз задается вопросом, что говорит о нем тот факт, что судьба свела его с человеком, которого когда-то выбрал для себя Дофламинго. Совпадение это или знак свыше, или намек, что они похожи куда больше, чем ему было бы комфортно признать?

Росинант не считает нужным добавлять что-то еще, хотя мог бы сказать, что Крокодайл определенно не девчушка и в нем нет ровным счетом ничего — почти ничего — милого. Он не хочет, чтобы Дофламинго знал правду или имел хоть малейшую возможность ее заподозрить. Его незнание будет благословением для них обоих.

Дофламинго хмыкает. Он поднимается на ноги и преодолевает в несколько шагов расстояние до решеток камеры. Росинант краем глаза отмечает, как нервно дергается охранник поодаль, но сам не думает отступать. Дофламинго протягивает руку сквозь решетки и проводит пальцами по лацкану вице-адмиральского плаща Росинанта.

— Не думал, что ты останешься в дозоре.

— Я и не остался. Это одолжение от Сенгоку. Он не был в восторге, но… — он не заканчивает мысль.

Старик уже смирился с тем, что ему не избавиться от пиратов в семье — будь то партнер Росинанта, его брат или Ло. Он слышал как-то, что Гарп смеялся до слез узнав, что его и Сенгоку внуки (приемные — в случае последнего) оказались носителями меток друг друга.

Глаза Дофламинго шарят по его лицу, затем он кивает сам себе, будто найдя подтверждение чему-то.

— Зачем ты пришел? — вновь спрашивает он, только теперь кажется, что ответ действительно для него важен.

Увы, Росинант не в силах его дать.

— Я уже говорил.

И большего он предложить не в состоянии. Сомнительная милость — все, что у него есть. Он не знает, так ли уж важно для Дофламинго знать, что у него все еще есть семья, заслуживает ли Росинант быть ее частью. Кровь не дает ему этого права, но она — не все, что их связывает.

Дофламинго не настаивает на большем, не задает больше вопросов. Молчание, воцарившееся между ними, затягивается. Оно привычнее. Им, в самом деле, больше не о чем говорить — не важно, как много осталось несказанного за годы вместе и порознь. Не важно, что оно не дает покоя и хочет вырваться на свободу, только отказывается складываться в слова — быть может, потому, что здесь не время и не место для откровений, но разве будет еще шанс? Нужен ли Росинанту этот шанс?

— Я должен идти, — наконец выдыхает Росинант.

Дофламинго приглушенно фыркает и отступает от решетки.

— Полагаю, ждать тебя снова не стоит?

Росинант неловко пожимает плечами. Они оба знают, что даже с покровительством Сенгоку ему не выпросить повторного посещения, но куда важнее — пришел бы он вновь, если бы мог?

«Эй, Роси, — насмешливо интересуется его внутренний голос, и в нем есть немного от брата, немного — от Крокодайла. — Скажи, тебе стало легче? Думаешь, ты выполнил свой долг? Откупился от совести? С совестью не идут в дозорные…».

Усилием воли Росинант затыкает голос. Он еще вернется, сомнений нет, но это будет потом.

Он отворачивается от камеры и направляется к выходу. Его движения неловкие и угловатые, и он спиной ощущает взгляд брата вслед.

— Стоило оно того? — доносится до него голос Дофламинго — непривычно тихий. 

Росинант останавливается как вкопанный, но не оборачивается.

— Мама как-то сказала, что встреча с тем, чье имя ты носишь на коже, стоит любых мучений, — также тихо поясняет Дофламинго. — Это так?

Дать ответ — значит обнажить сердце, но это еще то немногое, что он может предложить брату. Может быть, этого даже будет достаточно, чтобы совесть замолчала окончательно.

— Нет, — признает он мягко. — Сама по себе встреча — нет. Но… счастье, покой — возможно.

Он молчит несколько мгновений, затем продолжает, уставившись в стену — с ней говорить оказывается легче.

— Я нашел свое место рядом с ним, перестал жить в ожидании чего-то лучшего, искать недостижимого, но… — Росинант наконец заставляет себя полуобернуться, и краем глаза видит непривычно задумчивое лицо Дофламинго. — Это не гарантия и не панацея, Доффи. И не единственный путь к счастью.

Он сомневается, что его слова имеют значение. Счастье не зависит от единственного человека, это правда, но правда и то, что порой понять это можно, лишь обретя его. Он не знает, есть ли у Дофламинго шанс — не знает даже, нужно ли ему это в том понимании, которое доступно Росинанту. Но это не его жизнь и не его будущее. Все, что он мог отдать — он отдал. Теперь точно все.

— До встречи, Роси, — говорит Дофламинго, окончательно обрывая разговор, и эти слова — равно обещание и угроза.

Росинант улыбается краем рта и уходит прочь, не говоря ответных слов прощания, по привычке выбирая молчание.

Быть может, прийти сюда и было ошибкой, но — об этой он не будет сожалеть.

запись создана: 14.02.2016 в 11:36

@темы: I will go down with this ship, #фанфик, Calm, крокороси, One Piece

---

Этот грустный момент, когда вообще-то нельзя нежелательно пить, но очень хочется. Ром. Темный ром, я так хочу тебя.

@темы: whining

---

Два слова о пейрингах

Я вот серьезно отношусь к своим ОТП, и для меня любые альтернативные пейринги — табу. Я стараюсь тем не менее не хейтить, хотя иногда удержаться сложно.

Так вот, что касается крокороси, я всегда более-менее толерантно относилась к прочим шипам с этими двумя. С Дофламинго/Крокодайл все очевидно и понятно, да и сами мы плавали в этих морях; Дофламинго/Росинант и Росинант/Ло мной пассивно осуждаются, но я могу понять позицию шипперов. В общем и целом существование всех этих пейрингов меня абсолютно не колышет, я успешно пролистываю ленту дальше и не треплю себе нервы.

Однако. Пейринг, который, я заметила, стал меня напрягать — Росинант/Белльмере. Самое забавное, что изначально я относилась к нему достаточно хорошо, даже читала какой-то фичок, который, правда, был больше дженовым. И я, кажется, догадываюсь, что именно мне не нравится в сложившейся ситуации.

Некоторое время назад, когда только-только вышли главы с флешбеками Ло, фэндом активно начал искать для Роси пару (особенно те, кто не хотел выбирать между инцестом и педофилией (да-да, Роси/Ло не обязательно педофильный пейринг, я знаю, но если брать чисто канон — расклад так себе). И вот и пошли пейринги с Белльмере, Крокодайлом, Аокиджи, Кайдо. Все они были, в общем-то, в равной степени «из воздуха», так что чем бы дитя не тешилось... Но потом из всех этих пейрингов только Роси/Белльмере получил статус «по умолчанию», и вот именно это заставляет меня скрипеть зубами от негодования. Теперь вот каждый раз, просматривая на тамблере роси-тег, я вынуждена натыкаться на АРТЫ ТАК МНОГО АРТОВ ugh. Да, это банальная зависть. А теперь вон с моей лужайки!

TL;DR бубубукрокоросиванлавбубубу

@темы: whining, I will go down with this ship, fandom talk, One Piece

---

О вхарактерности (и не только)

Очередной мыслепоток на свободную тему.

На днях возникло у меня желание посмотреть, не появилось ли чего-нибудь читабельного в лолу сегменте кускофэндома. Ну что поделать, если интерес ко вселенной как-то поддерживать надо, а по ОТП ничерта нет.

Меня, разумеется, ожидал подозрительный список нечитабельных саммари, но парочку более-менее приличных на вид работ я все-таки выцепила. И прочитала. И...

Окей, мне серьезно надо высказаться.

Там дальше нытье и капс и отсутствие логики.

Что нафиг творится с фэндомным образом Роси? Мы с вами разную мангу читали? Нет, я понимаю, что сохранить канонный характер персонажа в фичке непросто, более того — вопрос наличия ООС вообще очень субъективный. Но бл. Есть случаи «что-то я не уверена, что этот персонаж поступил бы так-то, но тут уж авторская воля», а есть «КТО ВСЕ ЭТИ ЛЮДИ». Так вот Роси почему-то вечно попадает во вторую категорию, бедная птичка.

Пункт первый: кто первым сделал из Роси безумного дядюшку? Троп в лолу зашкаливает просто. Нет, вести себя придурковато он может, да и эпичная неуклюжесть тоже имеет место, но этим-то по факту все ограничивается. В остальном он вполне себе рационален, насколько это вообще возможно в кускомире.

Пункт второй: кого убить за образ виктимной няшки? И это я даже не заглядывала в Доффи/Роси фики, боже упаси. ПОЧЕМУ ВСЕ ИГНОРИРУЮТ ТОТ ФАКТ, ЧТО РОСИ ЕЩЕ И СУРОВАЯ МАРИНА С ПОКЕРФЕЙСОМ.

Хватит вообще делать из второстепенных персонажей плотдевайсы Я понимаю, что информации об иных в каноне мало, и не все задрачиваются тщательным составлением психологического портрета по доступным данным, но, ugh, сил моих нет видеть любимых персонажей в таком амплуа, от которого становится тошно.

И, кстати, вспоминая ту парочку упомянутых лолу фиков. У одного автора страдал как раз Роси, причем я не могла никак понять, за что же автор его ненавидит. Или не ненавидит. Я не знаю? Не то чтобы он прям был показан воплощением зла, но серьезно больным на голову — точно. А вроде как не его прерогатива в этой семейке. А вот у второго... у второго досталось всем. Вполне хороший язык, неплохой сюжет... и совершенно никакие персонажи. Не первый раз читаю этого автора, который, кстати, в фэндоме пользуется популярностью, и по-прежнему недоумеваю — откуда лавры. Вместо Ло мог бы быть любой рандомный мудак, вместо Лу — ужаснитесь — виктимная няшка (это проклятие, точно проклятие). Мне тупо интересно: автор-то верит, что он пишет канонные характеры, или просто на все наплевал? Нет, правда интересно. Потому что если второе...я даже не знаю, что сказать.

Фух. Полегчало вроде. Тут еще мог бы быть пост про Энтропию, но оставлю это на десерт. Я не я, если раз в месяц не пройдусь по этому шедевру.

@темы: whining, fandom talk, gay pirates, One Piece

---

Impossible Worlds: 7 глава

holy shit, как это вообще произошло? в общем, по факту перевод главы занял у меня пару дней, серьезно разнесенных во времени; не бечено и даже вычитано кое-как, но в противном случае я бы еще год это не выложила;


##

— Не бойся, Брюс, — сказал Ра’c аль Гул.

«Почему нет? — хотелось спросить Брюсу, но его губы отказывались слушаться. — Что плохого в страхе?»

— Чтобы побороть ужас, ты сам должен стать им, — ответил Ра’c аль Гул, будто вовсе его не слушая.

Брюс не мог сказать, который был час. Он не мог даже сказать, день был или ночь. В его подушке, кажется, роились насекомые — он точно слышал, как они скреблись где-то над ухом, пока не осознал, что то был скрежет его зубов. Его мышцы занемели. Спина болела. Он не мог заставить себя проснуться.

Уже прошел день? Или три? О нем забыли, оставили его одного, пристегнутого к койке, с капельницей в вене — до самого окончания срока заключения?

— Ты спас Джокера в качестве награды, — сказала ему доктор Квинзель.

Это не было наградой. Он любил Рейчел. Он бы все для нее сделал. Он бы умер вместо нее. Он бы убил… Нет.

Он слушал скрежет собственных зубов, скрип и клацанье, пока не осознал, что то был жук, застрявший в оконной раме; тонкая лапка торчала между решеток. Жук стучал по стеклу, пытаясь найти путь во внутрь. Небо за окном было тускло-серым.

Это не было наградой. Джокер хотел доказать, что вся система прогнила, и если бы Бэтмен убил его, это бы только доказало его правоту. Бэтмен должен был спасти его и показать, что остались еще люди, верой и правдой служащие закону. Если бы Джокер не вынудил его доказывать это, он бы… Нет.

Он слушал стук жука о стекло, пока не осознал, что в камере не было окон. Не было жука, то был лишь шум воздуха, проходящего сквозь вентиляционное отверстие, влажного, пахнущего землей и плесенью. Он представил, как воздух проходит сквозь узкий подземный уровень, сквозь душевые и прачечную, вверх по трубам, в каждую камеру. Он задумался, дышал ли Джокер тем же воздухом.

Это не было наградой. Джокер желал смерти. Это было наказанием.

##

Поставить вперед ногу, потом другую. Потом снова первую. Потом вторую. Это сложно. Слишком легко забыть.

Брюс проснулся рано утром с ощущением, будто его надолго выбросило из этого мира. Он весь вспотел и мелко дрожал, как если бы его лихорадило. С первым звонком он остался в камере, но уже через десять минут Джонс гулко стучал в железную дверь.

— Сегодня будешь работать, — сказал Джонс. — Поднимайся.

И вот он шел, если это можно было так назвать. Казалось столь нелепым, что теперь ему нужно было работать — учитывая, сколько денег находилось на его счетах. Разумеется, находясь здесь, он не в состоянии был получить к ним доступ. Здесь он мог зарабатывать двенадцать с половиной центов в час и тратить их на нижнее белье и шоколадные батончики.

Пусть завершился у входа в прачечную. Джонс распахнул двери, затем, сказав что-то одному из дежурных охранников, развернулся и направился прочь. Брюс вяло нахмурился ему вслед.

Воздух в прачечной был влажным. С первым же вздохом Брюсу показалось, будто кто-то засунул в его рот влажный комок ваты. Пот стекал по телу.

Огромные промышленные сушилки стояли вдоль одной из стен, с другой стороны располагались стиральные машины, загружаемые заключенными. В центре были старые корыта — пережиток прошлого, но их использовали до сих пор.

Именно в этой комнате стиралось все белье и одежда заключенных мужского крыла.

— Тебе сюда, — сказал охранник, указывая на стиральные машины. — Что делать, покажут.

Брюс, будто во сне, двинулся сквозь туман испарений. Двое заключенных стирали простыни в корыте с мыльной водой. Еще четверо загружали машину сетчатыми мешками, заполненными грязной одеждой с пришитыми к ней бирками с личными номерами. Чуть дальше стоял еще один человек, также занятый простынями.

Когда Брюс подошел, все взгляды устремились к нему. Один из заключенных скривил губы в подобии улыбки.

— Что, вернулся с отпуска? — сказал он.

Брюс посмотрел в сторону кучи мешков с одеждой.

— Что мне нужно делать? — спросил он.

Его язык был тяжелым, будто кусок свинца. До него не сразу дошло, что следовало как-то отреагировать на заданный ему вопрос, но в этот момент ему было плевать.

Заключенный ухмыльнулся.

— Постирай-ка эти зассаные простыни, а? Из того крыла, где держат «овощей», — он помахал рукой в сторону дальнего корыта.

Брюсу потребовалось несколько секунд, чтобы вновь заставить себя двигаться. Он прошаркал вдоль стиральных машин, остановившись на несколько мгновений рядом с заключенным, работающим поодаль от других. Тот полуобернулся к нему.

— Что мне нужно д…? — Брюс оборвал себя на полуслове, заметив шрамы.

Они молча уставились друг на друга. Джокер не прервал своей работы, продолжая тереть мыльную простыню о стиральную доску, поднимая и вновь опуская ее в воду. Методичное повторяющееся движение настолько не сочеталось с образом Джокера, выстроенным сознанием Брюса, что он почти уверился, что обознался.

Джокер так ничего и не сказал, и через мгновение Брюс заставил себя оторвать взгляд и подойти к крайней куче грязного белья. От нее воняло мочой и чем похуже. Он взял простыню сверху кучи и направился к стиральной доске напротив Джокера.

Когда Брюс сидел в тюрьме в Бутане, ему приходилось также стирать собственные вещи, используя воду из колонки во дворе. Казалось смутно удивительным, насколько легко было вспомнить нужный ритм, представляя холодный ветер на щеках и мерзлую грязь под коленями. Это было бы лучше, чем душная влажность комнаты. На его униформе расползались потные пятна подмышками и между лопаток.

Несколько минут он чувствовал на себе то и дело кидаемые взгляды других заключенных, удивленных, что он вовсе знает, как стирать. Но через некоторое время все вернулось в свою колею, и никто больше не уделял ему внимания.

— Где, кстати, Питерсон? — пробормотал один из заключенных, забрасывая сразу два мешка в стиральную машину. — Он же обычно занимается простынями.

— Может, его перевели, — ответил другой, отмеряя порошок.

Брюс не поднимал головы от корыта. Мыльная пена скапливалась между его костяшек. Пальцы были скользкими от порошка. Его одежда становилась все более мокрой от пота и пара от горячей воды.

— Да не, — сказал третий заключенный, замерев на мгновение с мешком в руках. — Я слышал вчера ночью, как его тащили из камеры. Орал на все крыло.

Джокер бросил свою простыню в корыто с чистой водой. Подушечки его пальцев сморщились от воды, ногти были чистыми. Брюс вспомнил их не столь уж давнюю драку на крыше и потеки грима на коже ладоней.

— Что орал-то? — спросил первый заключенный.

— Что-то насчет сужающихся стен и исчезающих дверей, — третий пожал плечами.

— Похоже, просто с катушек слетел.

— Старый добрый Аркхем и его шуточки, — фыркнул второй заключенный.

— И ты веришь в это? В призраков? Серьезно?

— Почему нет? Жену и дочь мужика убили в этом доме, а он сам замучил до смерти их убийцу. Прямо в лечебнице. Не думаешь, что его призрак продолжит мучить запертых здесь убийц?

— Призраков не существует, — сказал Джокер.

Это были первые слова, произнесенные им с тех пор, как пришел Брюс. Он поднял взгляд и увидел, что Джокер смотрит прямо на него.

Между остальными заключенными повисло тяжелое молчание. Через несколько мгновений они вернулись к работе. Джокер продолжал пялиться на Брюса, а тот никак не мог заставить себя оторвать взгляд.

— Ты отказался драться, — сказал Джокер тихо — Брюс сомневался, что другие заключенные могли его услышать.

Брюс покачал головой. Он посмотрел на запятнанные простыни в руках, и вновь опустил их в воду, чувствуя, как подрагивают мышцы его рук, все еще слабые после таблеток.

— Думаешь, им нужна твоя милость? — спросил Джокер.

— Я не собираюсь причинять никому боль, чтобы получить то, что мне нужно, — сообщил Брюс стиральной доске.

Джокер расхохотался. Брюс почувствовал вновь устремленные на них взгляды. Он поднял голову и увидел, как от них быстро отворачиваются. Джокер по-прежнему смотрел на него.

— Думаешь, они заслуживают пару деньков без препаратов больше, чем ты? — Джокер не моргал.

Брюс не знал, как тот угадал, какую бы награду он выбрал за победу, но это было не так уж поразительно.

— Они ведь психи, а? — добавил Джокер тихо.

Глаза Джокера казались совсем темными, но Брюс помнил их болотно-зеленый цвет в флюоресцентном освещении бункера.

— Я вижу вещи, которых нет, — сказал он едва слышно.

Джокер не отводил взгляда; его выражение лица изменилось, но Брюсу не по силам было его прочесть.

— Не значит, что ты псих, — произнес Джокер, подаваясь вперед. — Я вижу их тоже.

Пар от воды стеной поднимался между ними, из-за чего лицо Джокера казалось нечетким и размытым. Остальные заключенные закончили загружать белье и продвинулись к концу ряда, где первые машины уже заканчивали стирку. Брюс слышал влажное хлюпанье простыней в корытах. Его униформа промокла насквозь.

— Почему ты спас меня? — спросил Джокер.

Ответы, которые Брюс пытался дать самому себе, казались далекими и ничего не значащими. Он посмотрел вниз на простыню. Была ли она той же, с которой он начал, или же нет? Он все еще был в камере и видел сон?

Стена пара раздвинулась, и на мгновение его зрение вновь стало четким. Шея Джокера была влажной от пота. Когда тот сглатывал, отблески света на его кадыке смещались.

В иное время, в ином месте, возможно, ему хотелось бы впиться большими пальцами в то место, где пульс бился в сонной артерии — может, это был бы его долг, — но сейчас в этом не было нужды. Он мог просто опуститься на колени и стирать простыни снова и снова. Им больше не было смысла сражаться.

##

— Представления о добре и зле формируются у всех примерно в одном возрасте, — откинувшись на стуле, доктор Квинзель повела рукой в сторону, будто подкрепляя жестом свои слова.

Брюс проследил взглядом за ее розовыми ногтями, которые, казалось, оставляли блестящий розовый след в воздухе.

— Но порой из-за какой-либо травмы люди могут вернуться на предыдущий уровень развития.

Брюс ничего не ответил — он не сказал ни слова с того самого момента, как прибыл на прием. Возможно, он решил хранить молчание, чтобы доктору Квинзель нечего было нашептывать на ухо Джокеру — тогда у того не будет преимущества. Возможно, ему просто было плевать.

— Пациент, переживший потрясение, верит только в крайности: люди могут быть хорошими или плохими, но не одновременно. Если человек совершает дурные поступки, он — зло, хорошие — добро. А если вдруг человек оказывается способен и на то, и на другое, он как бы разрывается на две половины. Например, Харви Дент и Двуликий. Джонатан Крейн и Пугало. Брюс Уэйн и Бэтмен.

«Дюкард и Ра’c аль Гул», — невольно подумал Брюс.

— Каждый человек в чем-то хорош и в чем-то плох, Брюс. Даже я. Даже вы, — доктор Квинзель сцепила пальцы под подбородком и устремила на него взгляд. — Когда вы Брюс Уэйн, куда уходит Бэтмен? Когда вы Бэтмен, где оказывается Брюс Уэйн?

##

— Мастер Брюс.


Напряжение на лице Альфреда сменилось облегчением, когда Брюс сел напротив него.

Комната посетителей была заполнена длинными скамьями, привинченными к полу. Альфред сидел на одной из них. Его спина была пряма, руки сложены на коленях. Брюс полагал, тот получил тот же список правил, что и он сам: не скрещивать ноги, не засовывать руки в карманы, никаких прикосновений и никаких объятий.

— Альфред, — Брюс выдавил улыбку. — Рад тебя видеть.

Альфред улыбнулся в ответ. Он выглядел усталым и подавленным.

— Вы хорошо держитесь, — сказал он.

Брюс знал его достаточно хорошо, чтобы понимать — слова были искренни, но вот ответный комплимент стал бы ложью. Альфред казался старше, чем в их последнюю встречу.

— Как обстоят дела? — спросил Брюс.

— Как и следовало ожидать. Мистер Фокс достойно справляется с управлением компанией. Акции заметно упали в цене, когда публике стало известно о вашем аресте, но ситуация стабилизируется.

— Хорошо, — Брюс вгляделся в лицо Альфреда. — А как дела у тебя?

— Все прекрасно, сэр, — ответил тот живо. — Слежу за порядком в ожидании вашего возвращения.

Улыбка Брюса дрогнула.

— Альфред…

Альфред послал ему острый взгляд.

— Вы вернетесь, сэр, — сказал он. — Комиссар Гордон собирается лично заняться вашим делом.

Брюс замер.

— Он собирается рассказать о Харви?

— Думаю, да, — кивнул Альфред.

— Он не может. Он не может раскрыть правду о нем. Он не может предать Готэм, — Брюс вскочил на ноги, не обращая внимания на косые взгляды охранников.

— Он честный человек. Он не допустит, чтобы вы были наказаны за то, чего не совершали, — Альфред поднял ладони в успокаивающем жесте. — Даже если с вас снимут обвинение в убийствах, вы не сможете покинуть Аркхем, пока вас не сочтут психически здоровым. Чистосердечное признание в пяти убийствах, которых вы не совершали, это несколько…

Альфред замялся и замолчал.

— Скажи, чтобы он остановился, — сказал Брюс взволнованно. — Скажи… скажи, что он обещал защищать Готэм. Как Готэм отреагирует?..

Брюс сжал руки в кулаки.

— Я полагаю, — ответил Альфред твердо, — Готэму пора повзрослеть, сэр.

##

Свет в столовой казался желтоватым из-за собирающейся за стенами лечебницы грозы. Брюс доел свой ужин за столом с незнакомцами, не уделяющими ему ни малейшего внимания. Когда прозвучал звонок окончания трапезы и заключенные выстроились в очередь на сдачу посуды, один из них — стоящий сразу за ним — рассмеялся:

— Что, на этот раз обошлось без ранений?

Брюс проигнорировал его.

— Не, этот псих с доком Уильямсом, — обернувшись, сказал заключенный впереди.

Тот, что был позади, фыркнул.

— И чем он это заслужил?

— Слышал, Оуэнс поэтому и сбежал, — заговорщицки заявил второй заключенный, передавая посуду охраннику. — Не выдержал методов Ульямса.

Брюс поднял голову.

— Ты сказал Оуэнс? — спросил он удивленно.

Заключенный ответил ему ничего не выражающим взглядом.

— И?

— Оуэнс был здесь пациентом?

— Был — пока не сбежал на прошлой неделе.

Заключенный отвернулся и вышел через двойные двери. Брюс быстро отдал посуду охраннику и последовал за ним.

Оказавшись в коридоре, он огляделся, пока не обнаружил среди моря оранжевых униформ того самого заключенного, который направлялся теперь в библиотеку.

Брюс устремился за ним так быстро, как только мог, чтобы не сорваться на бег.

Охранники остановили бы его, вздумай он бежать.

— Подожди, — позвал он. — Мне надо с тобой поговорить.

Заключенный обернулся. На лице его было написано раздражение.

— Какого черта тебе надо?

— Расскажи мне об Оуэнсе, — сказал Брюс. — Мне сказали, его не существовало.

— Тебе-то какое дело?

— Я из-за него здесь!

Заключенный замер. Мимолетное непонимание на его лице медленно сменялось ужасом.

— Ты убил Оуэнса? — спросил он пораженно.

— Отвечай, кто он, — настаивал Брюс; заключенный начал пятиться назад, но Брюс схватил его за руку. — Отвечай.

Заключенный дернул руку прочь, затем развернулся и припустился бежать в сторону библиотеки. Он проскочил через дверь, плотно захлопнувшуюся за его спиной. Брюс быстрыми шагами последовал за ним, толчком открыл створки.

Первым делом в его нос ударил запах — отвратительная сладковатая вонь. Брюс остановился как вкопанный. В комнате не было ни полок с книгами, ни столов для чтения. По всей длине помещения были выстроены ряды коек, и почти все были заняты. Пакеты капельниц свисали с металлических шестов. Медсестра обернулась к нему, на ее лице мелькнуло удивление. В самом дальнем конце комнаты с шумом захлопнулась дверь.

Пациент в ближайшей к нему кровати повернул голову в его сторону. Его лицо было было покрыто круглыми язвами, глаза гноились так сильно, что он не мог их открыть. Другие пациенты были такими же. Все они были такими же.

Брюс сделал шаг назад.

«Не значит, что ты псих, — сказал ему Джокер. — Я вижу их тоже».

Ему необходимо было избавиться от медикаментов.

запись создана: 04.09.2014 в 20:23

@темы: B/J, DC comics, Batman, #перевод, Impossible Worlds, #фанфик, IW series

---

Нет, тайский массаж это прекрасно, замечательно, наверняка полезно, но я теперь похожа на жертву домашнего насилия. Все болит. У меня достаточно высокий болевой порог, но сегодня на сеансе на глаза выступали слезы. Я даже не помню, когда последний раз меня до такого доводили, лол. Надеюсь оно того стоит.

В той мутной сфере, что отдаленно можно назвать моей личной жизнью, стресс. Пью чай с валерьяночкой. Шестой год безответно любить одного человека, это такой пи кошмар. И с глаз бы его долой, из сердца вон, но за год лучше не стало, а сегодня «разлука», кажется, кончится. Наверное. Не факт.

Я дико устала. От всего сразу. От борьбы с собственным организмом — физиологической и психологической. От попыток войти в какую-то колею, черт, найти колею. Может быть, мне не стоит так много жаловаться. В прошлом году все было в разы хуже, а прогресс в таких вопросах быстрым не будет, но... боюсь сорваться. Боюсь, что я даже не знаю, куда могу сорваться.

Ох.

@темы: whining, The darkest hour is just before the dawn

---

Я, кажется, исчерпала свой творческий лимит. Надо закругляться с экстрами «Calm». На один драббл меня еще хватит, один надо дописать, и, в принципе, миссия выполнена. И все это в идеале надо успеть до того момента, как меня погребет под работой.

А вот мои планы написать хотя бы еще один крокороси, кажется, идут по... лесом, в общем. Что обидно, потому что фантазий и хк хватает, а вот желания писать — категорически нет. Впрочем, вру, желание есть, сил нет. Надо бы догнать последние главы «Blackbird», глядишь вдохновит. Хотя конечно не люблю читать чужие работы по отп в творческий период, сбивает восприятие персонажа и понижает самооценку.

Гспди, что ж я такое ничтожество.

@темы: whining, крокороси

---

Разгребая старые файлы, наткнулась на кусочки перевода бэт-фика "Why we fall". В очередной раз вспомнила, как проводила параллели между Джокером и Дофламинго, Джеки и Росинантом. Немного упоролась в процессе:

Осторожно! Издевательство над чужим текстом и собственным переводом.

— Даз умер, чтобы я не стал убийцей, — рычит он в ухо Джокера. — И я не стану им из-за тебя.

— … рад, — хрипит Джокер.

— Я собираюсь доставить тебя в полицейский участок, и уж там решат, каким будет твое наказание. Лоботомия — лучшее, на что ты можешь рассчитывать.

— ...не столь...рад... — Джокер втягивает воздух сквозь зубы. — … совершаешь... ошибку...

— У меня нет времени на твои игры, — Крокомен отпускает горло Джокера.

Тот запрокидывает голову, жадно глотая кислород. Крокомен снимает с пояса наручники и тянет его за руку, застегивая браслет на запястье.

— Ты что... дальтоник? — спрашивает Джокер, глядя в небо. — Я знаю... которого ты ищешь. Совсем... на меня не похож. Ужасное чувство стиля. Розовые перья? Серьезно?

Крокомен хватает его за пальто и вздергивает на ноги.

— Я тоже его видел, — он хватает Джокера за подбородок и разворачивает к себе. — Это его лицо. Его нос. Его рот. Его...

Он останавливается. Джокер поднимает на него взгляд, и это не его глаза. Они не голубые. Радужка глубокого красно-карего цвета, цвета запекшейся крови.

Его волосы темнее. Возможно, он успел покрасить их за те два часа, что Крокомен его не видел, но...

— Я здесь по его вине, - говорит Джокер... нет, не Джокер. — Но он ушел почти сразу… Я не видел, куда. Вокруг была паника.

— И ты выглядишь, как он, потому что?..

— Я не выгляжу, как он, — мужчина выглядит оскорбленным, затем добавляет будто нехотя. — Мы братья.

Крокомен

Так вот, к чему я все это? Было у меня, значит, ОТП. Бэтмен/Джокер. А потом я прочитала Бэтмен/Джеки, и это было непередаваемо прекрасно, но также ужасно, потому что фиков по этому пейрингу, разумеется, было катастрофически мало.

Прошло некоторое время, из DC-фэндома я ушла в Наруто, где не то чтобы шипперила Хаширама/Мадара, но пейринг был занимательный и популярный. А потом я прочитала Тобирама/Мадара, и это было непередаваемо прекрасно, но также ужасно, потому что фиков по этому пейрингу... ну вы поняли. И это было уже ОТП, положившее начало синдрому "не тот брат".

Чуете куда все идет, да? Та же хрень с ванписом. Та. Же. Хрень.

А все почему? Потому что жизнь — слегка [выпилена инсайдерская шутка].

@темы: fandom talk

---

Holy shit, я действительно закончила публикацию "Calm". Может быть для иных авторов объем в 40 страниц вовсе не достижение, но я собой горжусь. Конечно, кое-где кое-что не доработано, за что мне стыдно — тем более, сильно сомневаюсь, что когда-нибудь уже вернусь к работе над текстом, разве что найду бету от бога. Но все же. Текст, читабельный, законченный! Не мини!


Остались еще экстра-драбблы, но над ними я не спешу работать. Наверное, нужен перерыв. Но точно планируется крокороси недофлафф, личная драма Верго и немного сложных братских взаимоотношений. Yay.

Параллельно борюсь с желанием подарить миру еще какой-нибудь крокороси выкидыш. Файлы с черновиками и набросками ГП!АУ, Dragon age!AU и слейв!фика насмехаются надо мной с рабочего стола.

@темы: Econstasne writes

---

Calm (8-14)

Я не хочу плодить записи для каждого из драбблов, так что по мере появления новых эта запись будет подниматься и обновляться.

Название: Calm
Фандом: One Piece
Автор: Econstasne
Персонажи: Сэр Крокодайл/Донкихот "Коразон" Росинант, Сэр Крокодайл/Донкихот Дофламинго, Донкихот Дофламинго/ОС, Трафальгар Ло/Монки Д. Луффи
Рейтинг: PG-13
Размер: 12 000 слов
Жанр: драма, soulmate!AU, сборник драбблов
Дисклеймер: персонажи принадлежат своим законным владельцам

8. Предложение

8. Предложение

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Крокодайл, не поднимая взгляда от разложенных на столе документов.

Это далеко не первый раз, когда Дофламинго ищет его компании, но раньше тот по крайней мере не смел заявляться к нему домой.

— Соскучился.

Абсурдное заявление все-таки вынуждает Крокодайла оторваться от бумаг и наградить названного гостя скептическим взглядом. Дофламинго отвечает извечной улыбкой, затем соскальзывает с подоконника и подходит к столу, останавливаясь неприлично близко. Крокодайл старается не показать, как нервирует его подобное положение, не поднимается на ноги, чтобы не смотреть снизу вверх. Впрочем, при их разнице в росте толку от этого не будет все равно, что, вне всякого сомнения, никогда не перестанет его раздражать.

Краем глаза Крокодайл замечает, как Дофламинго тянется к его крюку, и предупреждающе хватает за запястье, останавливая движение. Несколько мгновений они молча смотрят друг на друга. Взгляд Дофламинго нечитаем за стеклами очков.

— Я думал о том, что ты сказал тогда, — говорит тот спустя некоторое время, без труда высвобождая руку и отступая на несколько шагов. — Про метку.

Крокодайл напрягается. Он предпочел бы вовсе никогда не поднимать эту тему — с кем бы то ни было, но с Дофламинго в особенности.

— К чему ты клонишь?

— У меня есть для тебя предложение, — заявляет Дофламинго, бесцеремонно разваливаясь на диване и закидывая ногу на ногу.

Крокодайл едва сдерживает желание скрипнуть зубами.

— В самом деле? — тянет он, не особенно скрывая своего недовольства.

— Знаешь, Кроки, ты можешь хотя бы время от времени не воспринимать абсолютно все, что я говорю, в штыки.

Крокодайл криво усмехается. Он бы выбрал иное выражение.

— За все время нашего знакомства я не помню, чтобы ты хоть раз сказал что-то стоящее.

— Твои слова ранят меня в самое сердце, — Дофламинго драматично прижимает руку к груди, но его улыбка становится только шире.

— Ты собираешься переходить к сути? У меня еще много дел.

— К сути? — Дофламинго задумчиво трет подбородок, будто вспоминая, зачем вообще пришел. — Ах, да! Мое предложение. Все предельно просто и очевидно. Ты не помнишь свою метку, мне плевать на мою…

Крокодайл едва заметно хмурится. Кого Дофламинго пытается обмануть? В их прошлую встречу тот не вел себя как человек, которому плевать, что было даже слишком очевидно.

— Я даже думать не хочу, к чему ты сейчас ведешь, — сухо говорит Крокодайл.

— А, но ты уже и так знаешь.

Крокодайл поджимает губы. Чертов фламинго знает его слишком хорошо. Впрочем, предложение не так просто было истолковать превратно, но он надеялся немного потянуть время — по крайней мере, пока не поймет, что за тем стоит. Каковы мотивы Дофламинго? Тот не может знать. В этом мире не осталось ни единого человека, кому было бы известно хоть что-то о его прошлом — включая имя. Он лично приложил для этого все возможные усилия.

— Исключено, — отрезает Крокодайл.

— Да брось. Речь идет о взаимовыгодном соглашении, не более того. Мы с тобой оба взрослые люди, с определенными… нуждами. Или ты вдруг решишь мне сообщить, что тебя интересуют только женщины? — Дофламинго тихо смеется, будто позабавленный самой идеей подобного.

— Не только, нет.

Лгать нет смысла. Крокодайл предпочитает быть максимально честным с Дофламинго, если только не может быть уверен абсолютно, что обман не будет раскрыт. Пусть тот считает, что между ними нет недоговоренностей. И — о, нет, рассчитывать на доверие глупо, но если от него хотя бы подсознательно будут ожидать прямоты, в последующем блеф может оказаться куда успешнее.

— Почему бы тебе не выбрать того, у кого нет метки? — спрашивает Крокодайл.

Дофламинго кривится, лишь на долю мгновения перестав улыбаться.

— Я им не доверяю, — говорит он нарочито легкомысленным тоном. — С ними должно быть что-то не так, знаешь?

«Я даже начинать не хочу список того, что не так с тобой», — думает Крокодайл, но решает не озвучивать свою мысль.

— Ну так что скажешь? — спрашивает Дофламинго секунды спустя, когда понимает, что отвечать ему не собираются.

Крокодайл тушит сигару, затем методично раскуривает новую — тянет время, не желая показывать, что вопрос в самом деле заслуживает рассмотрения. Может быть, первейшей его реакцией и был однозначный отказ, но все-таки определенная привлекательность в предложении имеется.

Дело, разумеется, не в нуждах. Во всяком случае, в них — в последнюю очередь. Конечно, Крокодайл не раз ловил себя на мысли, что испытывает к Дофламинго физическое влечение, но в то же время он никогда не был достаточно заинтересован в сексе, чтобы искать постоянного партнера.

Нет, что в самом деле заставляет его задуматься, это проклятая метка. Когда-то давно он поклялся самому себе, что та не будет иметь для него значения, и, казалось, последующие годы только укрепили его в этой мысли, но все же… Раз за разом он задавал себе вопрос: почему Дофламинго? Отчего они оказались связаны судьбой?

Крокодайл хорошо помнит, как много лет назад впервые услышал о пиратах Донкихота. К тому времени он доподлинно знал, что фамилия действительно принадлежала Тенрьюбито, и потому ее упоминание в подобном контексте вызвало невольный интерес. Впрочем, его оказалось недостаточно, чтобы намеренно искать встречи, но еще годы спустя их с Дофламинго пути все же пересеклись — в тот день, когда тот официально получил статус одного из шичибукаев.

Крокодайл не готов был принять тогда, что действительно наконец-то встретил того самого человека, и до сих пор не может до конца примириться с этой мыслью. Он никогда не чувствовал к Дофламинго ничего, кроме неприязни и раздражения — тому слишком хорошо удавалось находить его болевые точки, вот только он также раз за разом с несвойственным ему мазохизмом отвечал на подначки, которые мог бы попросту игнорировать. Между ними было определенное притяжение, но неужели это все, что может дать ему метка?

Сейчас у него есть шанс получить ответ на этот вопрос. И даже если игра не стоит свеч — все, что он потеряет, это время.

Крокодайл сжимает в зубах сигару и поднимает взгляд на Дофламинго. На лице того читается нетерпение и едва оформившееся раздражение от затянувшегося молчания.

— Я подумаю над этим, — скалится в усмешке Крокодайл.

Ни к чему казаться слишком уж доступным.

Впрочем, в этот момент уже оба знают, какой ответ будет дан.

***

Близится рассвет. Дофламинго крепко спит, ничуть не потревоженный песчаной бурей за окном.

Крокодайл уснуть не может, и толком не понимает — отчего. Секс был хорош, и даже это кажется преуменьшением. И все-таки что-то не дает ему покоя. Он чувствует себя дезориентированным, сбитым с толку. Дорогие простыни из алабастского хлопка кажутся слишком жесткими и неудобными. Ему хочется обернуться песком, ускользнуть прочь, но Крокодайл усилием воли подавляет это желание. Он не трус и не намерен бежать из собственной постели.

Он лежит, уставившись в потолок, без малейшей надежды разобраться в противоречивых чувствах и мыслях. Не произошло ровным счетом ничего такого, что заслуживало бы подобной реакции.

Крокодайл дожидается утра, когда Дофламинго наконец просыпается и готовиться уходить — к счастью, не потребовав остаться на завтрак, пусть это было бы вполне в его стиле.

У порога спальни Дофламинго останавливает его для прощального поцелуя. Жест кажется наигранным и неуместным, и Крокодайл ненавидит его тут же.

Во рту горчит, и голова раскалывается после бессонной ночи. Он так и знал, что их соглашение не кончится ничем хорошим, но в то же время… Отчего-то мысль разорвать связь даже не приходит ему в голову. Во всяком случае, не в течение многих месяцев.

Впрочем, кое-что Крокодайл считает нужными изменить.

С того самого дня он никогда не позволяет Дофламинго приходить в его дом, и сам никогда не остается на ночь.

9. Маринфорд

9. Маринфорд

Крокодайл без труда продвигается сквозь хаос битвы, но назначение пути пока еще не ясно ему самому. Он отказывается принимать чью-либо сторону, его единственный союзник — он сам, что не изменится никогда. И все-таки теперь все куда сложнее, чем еще несколько мгновений назад, когда единственной его целью было отомстить старику Белоусу. Они на пороге войны, слишком многое поставлено на кон, а значит в кои-то веки пришло время изменить собственному эгоизму. Впрочем, в долгосрочной перспективе он все также защищает свои интересы.

Крокодайл не спешит ввязываться в сражения, не хочет тратить энергию на мелкую сошку. Стоит приберечь силы для более серьезных противников. Сейчас — решает он — разумнее всего будет отыскать площадку, с которой откроется хороший вид на эшафот, но на которой он сам не станет легкой мишенью.

У него не уходит много времени на то, чтобы найти подходящее место, однако там его ожидает неприятный сюрприз. У самого края площадки, в тени каменной стены стоит высокий — выше самого Крокодайла — человек в униформе дозорного: его руки скрещены на груди, и на обнаженных предплечьях даже издалека ярко выделяются многочисленные шрамы; на плечи небрежно наброшен плащ с погонами вице-адмирала.

Крокодайлу не удается разглядеть лица, но он отчетливо чувствует на себе взгляд: внимательный, оценивающий. Осознав, что его заметили, дозорный переступает с ноги на ногу, однако не спешит нападать, выжидая. Крокодайл кривит губы в отвращении. Трусливое ничтожество.

Он продолжает идти вперед, не выпуская дозорного из виду, но также не предпринимая попыток развязать сражение. Трус или нет, вице-адмирал способен стать помехой на пути. У него нет на это времени.

Они успевают поравняться, прежде чем тень наконец-то сдвигается, открывая взгляду лицо дозорного: брови того сведены на переносице, губы плотно сжаты. На какой-то миг Крокодайл уверен, что вице-адмирал все-таки не посмеет его остановить, но затем — что-то меняется, сомнение в глазах уступает место обреченному смирению, а в следующую секунду годами отточенные инстинкты уже кричат о надвигающейся опасности.

Дозорный бросается в атаку молниеносно и неслышно, и Крокодайл едва успевает поднять крюк, чтобы защитить себя. Он благодарен, что первым инстинктом для него всегда будет использовать оружие, а не полагаться на силу логии — удар оказывается подкреплен волей.

— Думаешь, тебе по силам меня задержать? — насмешливо спрашивает он, улучая момент заминки, чтобы занять оборонительную позицию.

В ответ его смеряют тяжелым взглядом, но иной реакции добиться не удается. Дозорный явно не намерен тратить времени на разговоры. Он быстр и умел, и его владение волей впечатляет. Крокодайл моментально оказывается вовлечен в битву почти на равных — такое ему способны предложить единицы.

Он не знает, сколько времени проходит за обменом ударами — несколько минут, больше. Никто их них не успевает получить преимущества — впрочем, Крокодайл пока еще не пытался сражаться в полную силу. Ему любопытно, может ли и дозорный показать нечто большее?

Как бы то ни было, сражение не затянется. Вице-адмирал — достойный оппонент, что равно радует и раздражает, но если у того нет туза в рукаве, одержать победу труда не составит. Стоит только подловить нужный момент.

Крокодайл отвлекается на долю мгновения — подается назад, чтобы избежать очередной атаки, а затем…

Дозорный спотыкается. Он спотыкается на ровном месте, и Крокодайл не имеет ни малейшего понятия, почему первейшая его реакция — подхватить, а не насадить на крюк, как безусловно следовало бы поступить.

Неловкий момент затягивается. Крокодайл крепко сжимает плечо дозорного, а тот ошеломленно смотрит на него из-под челки, будто перед его глазами — величайшая загадка из тех, с которыми ему доводилось сталкиваться.

Отчего-то мелькает мысль, что лицо дозорного смутно знакомо. Возможно, они встречались годы назад, когда Крокодайл еще носил титул шичибукая, но…

Времени на подобные реминисценции нет. Он наконец отпускает дозорного; тот выпрямляется и отступает на несколько шагов.

Некоторое время ничего не происходит. Никто из них не спешит вновь нападать — по какой-то нелепой причине это кажется неправильным и неуместным.

Крокодайл не знает, сколько бы они простояли вот так, только что-то привлекает внимание дозорного — тот поднимает глаза к небу и тут же меняется в лице. Увиденное, кажется, тревожит его куда больше, чем перспектива продолжить битву. Крокодайл едва сдерживает неудовольствие. Он ненавидит быть вторым.

Дозорный вновь смотрит на него, ловит взгляд и не отпускает долгое время. Со стороны могло бы показаться, что между ними ведется немой диалог, вот только Крокодайл не имеет ни малейшего понятия о его содержании.

Спустя почти минуту дозорный кивает — скорее, самому себе, и… отворачивается от Крокодайла, устремляясь в направлении, откуда тот изначально пришел. Подобная наглость совершенно возмутительна. Какая-то часть Крокодайла хочет ударить в спину, только чтобы развеять неизвестно откуда взявшееся представление о его благородстве, но все-таки… что бы ни прочел дозорный в его взгляде — что-то, не до конца понятное ему самому, — он не ошибся. Заставить себя напасть Крокодайл не может.

Во всяком случае, дальнейший путь теперь оказывается открыт. Крокодайл, сощурившись, вглядывается в линию горизонта, пытаясь оценить ситуацию, пока его взгляд не цепляется за слишком яркую на тускло-сером фоне вспышку розового.

Дофламинго.

Крокодайл кривится, ни в малейшей степени не предвкушая их уже второе за этот день столкновение.

Недавний дозорный моментально оказывается забыт.

10. Бар

10. Бар

Бар, в котором Крокодайл решает скоротать вечер, оказывается на удивление сносным заведением. Возможно, это и не то место, что он выбрал бы обычно, но заключение и месяцы в открытом море сказались даже на его стандартах. К тому же ничего лучшего этот остров все равно предложить не мог.

Крокодайл потягивает уже второй бокал виски — не лучшего из тех, что он когда-либо пробовал, но все же вполне удовлетворительного качества, когда входная дверь с шумом распахивается, и в бар в буквальном смысле вваливается высокий светловолосый мужчина. Со своего места Крокодайлу открывается прекрасный вид на то, как тот неловко растягивается на не слишком чистом деревянном полу на потеху немногочисленной публики. Мужчина быстро встает на ноги и не кажется ни в малейшей степени смущенным своей неуклюжестью, будто подобные казусы случаются с ним регулярно. И — вполне вероятно, так оно и есть, потому как Крокодайл неожиданно узнает в новоприбывшем посетителе того самого вице-адмирала, с которым почти полгода назад столкнулся в Маринфорде.

Любопытно, но появление в баре представителя дозора не вызывает ни малейшего беспокойства, несмотря на то, сколько усилий в последние месяцы приходилось прикладывать, чтобы не попадаться на глаза их братии. Он не ощущает никакой опасности, хотя недооценивать потенциального противника — не в его стиле. Возможно, причина его спокойствия в неоднозначном окончании их столкновения, возможно — в том, что дозорный пришел в гражданском. Оба объяснения кажутся достаточно приемлемыми.

Что объяснениям поддаваться отказывается, так это почему спустя некоторое время, когда дозорный устраивается у барной стойки, Крокодайл обнаруживает себя на пути к нему. К счастью, он и не считает нужным находить себе оправдание.

Крокодайл ставит бокал с виски на стойку и опускается на стул рядом с дозорным.

— Какая встреча, — говорит он с ухмылкой.

Дозорный едва ли не подскакивает на месте и давится собственным напитком. Крокодайл молча наблюдает, как тот пытается откашляться и кое-как отчистить забрызганную одежду.

— Надеюсь, ты не собираешься пытаться меня задержать, — добавляет Крокодайл почти дружелюбно — насколько он вообще на это способен. — Может плохо кончиться.

В ответ дозорный кидает на него недовольный взгляд, которому, впрочем, не достает убедительности. В тусклом свете бара его глаза кажутся янтарными, почти как виски в бокале. Крокодайл гадает, отчего вообще замечает это. Ему несвойственна подобная поэтичность.

— Я не при исполнении, — говорит дозорный, кивая на свою одежду — растянутый темный свитер и бежевые джинсы. — Не хочу проводить единственный выходной, гоняясь за пиратами.

Крокодайл кривит губы в усмешке. Он удивлен, что не видит слабости за явным отказом от конфронтации — уже не в первый раз. Дозорный должен понимать, что не сможет одержать над ним верх, но Крокодайл сомневается, что это служит для него решающим фактором.

— Кажется, ты забыл представиться в нашу прошлую встречу, — замечает он, сделав очередной глоток виски, — а мое имя тебе, разумеется, известно.

Дозорный слегка приподнимает брови, будто удивленный продолжающимся вниманием. По правде сказать, удивлен не он один.

— Росинант, — отвечает он коротко, но не предпринимает попыток как-то поддержать разговор.

Следующие несколько минут проходят в тишине. Крокодайл не сводит взгляда с дозорного — с Росинанта. Тот кажется задумчивым и усталым: в уголках его рта обозначились складки, а под глазами залегли синяки. Он выглядит даже хуже, чем в их последнюю встречу, что само по себе говорит о многом.

Крокодайла не беспокоят чужие проблемы, но это не значит, что ему чуждо любопытство. К тому же тактичность никогда не была его сильной стороной.

— И что тебя тревожит? — без особых церемоний спрашивает он.

Росинант косится на него подозрительно, затем вздыхает.

— Много чего, — отвечает он неопределенно. — Война. Долг. Мой… — он делает паузу, будто пытаясь подобрать подходящее слово, — сын.

— У тебя есть дети?

Крокодайлу едва удается скрыть степень своего удивления. Конечно, среди дозорных всегда было больше семейных людей, чем среди тех же пиратов, и все-таки представить Росинанта с женой и детишками решительно не выходит.

Росинант издает сухой смешок.

— Не совсем, — признает он. — Но я мог бы назвать его своим сыном. Возможно. Я уже не уверен…

Крокодайл невольно задается вопросом, каким неведомым образом ему досталась роль того случайного знакомого в баре, которому изливают проблемы и о котором успешно забывают на следующий день. Он полагает, что напросился сам, и отчего-то ситуация беспокоит его куда меньше, чем следовало бы.

— То, что они сделали с мальчишкой Роджера, — говорит Росинант, неожиданно переменяя тему — возможно, в его мыслях переход имеет больше смысла, — это было мерзко.

Интересно, что бы значило это заявление. Дозорный, вице-адмирал к тому же, — подвергает сомнению действия начальства? Или же просто проецирует? Не даром ведь он заговорил о сыне.

— Ты про казнь?

— И про нее тоже, — Росинант задумчиво перекатывает золотистую жидкость в своем бокале. — Но в большей степени то, как это было преподнесено. Все это… шоу.

Крокодайл едва сдерживает желание рассмеяться. Он не ожидал подобной наивности.

— А чего ты хотел от дозора, справедливости? — он даже не пытается скрыть издевку в голосе.

Росинант кидает на него быстрый взгляд, и на долю мгновения в его глазах мелькает горькая насмешка.

— Разве что от Саказуки.

Его тон ясно дает понять, что именно он думает о «справедливости» новоиспеченного адмирала флота. Крокодайл вынужден признать, что несколько поторопился с выводами о наивности.

— И все же, нет, я никогда не тешил себя подобными иллюзиями, — продолжает Росинант, затем добавляет сухо. — Но немного порядочности было бы кстати.

Крокодайл неопределенно пожимает плечами. Он давно привык не возлагать ни на кого ожиданий и потому редко сталкивался с разочарованием.

На некоторое время между ними вновь воцаряется молчание, в котором, впрочем, нет ровным счетом ничего некомфортного. Крокодайл не торопясь допивает виски, и только когда бокал пустеет, решает заговорить:

— Ты куришь? — он кивает на дверь, жестом предлагая выйти на свежий воздух.

За время их недолгой беседы бар успел наполниться людьми, и окружающий шум медленно, но верно начинал давить на виски.

Росинант кивает. На его лице мелькает облегчение — вероятно, он также не в восторге от толпы.

Спустя пару минут они оба сидят на каменном выступе в нескольких шагах от бара. Крокодайл раскуривает сигару. Росинант достает из кармана джинсов несколько помятую пачку сигарет.

Краем глаза Крокодайл наблюдает, как тот несколько секунд безрезультатно щелкает дешевой зажигалкой, прежде чем пламя наконец занимается, взметаясь слишком высоко и едва не опаляя светлую челку. Росинант бормочет под нос проклятие и хлопает по волосам, сбивая искры.

Крокодайл смеется коротко и насмешливо.

— Дай сюда, пока сам себя не поджег, — говорит он, забирая зажигалку и автоматически регулируя подачу горючей жидкости.

— Не было бы впервой, — со смешком замечает Росинант.

Он наклоняется ближе к зажженному чужой рукой огоньку и наконец успешно закуривает.

Крокодайл гадает, было ли сказанное шуткой. Уверенности в этом нет.

— Удивляюсь, как ты еще жив, — бормочет он.

Улыбка, еще мгновение назад блуждавшая на лице Росинанта, соскальзывает, уступая место какой-то тоскливой задумчивости.

— Порой я тоже, — звучит едва слышно.

Крокодайл переводит взгляд вдаль, на вереницу узких улиц, в глубине которых едва можно разглядеть морской берег. Он ощущает странную тяжесть в груди и понятия не имеет, откуда она взялась. Ему не нравится это чувство — оно вызывает смятение и смутное раздражение, но эти эмоции он привычно заталкивает куда подальше.

Даз наверняка уже нашел людей и провизию и теперь ожидает его возвращения. Задерживаться нет смысла. Крокодайл скашивает взгляд на Росинанта. Тот, кажется, глубоко ушел в собственные мысли и не обращает внимания на скапливающийся на конце сигареты пепел. Чертовски беспечно. Подобная невнимательность к окружению могла бы стоить ему жизни, реши Крокодайл разделаться с ним здесь и сейчас, не привлекая лишнего внимания. Он не знает, отчего не рассматривает всерьез возможность поступить именно так.

Крокодайл поднимается на ноги и отряхивает пальто от пыли. Мгновение он думает, есть ли смысл говорить что-то на прощание, но молчание кажется более уместным.

Он уходит, не оборачиваясь.

И даже если позже, недели и месяцы спустя, он продолжает то и дело возвращаться в воспоминаниях к этой встрече, это не касается ровным счетом никого.

11. Конец пути

11. Конец пути

В конечном итоге, в его присутствии на Дрессрозе не было совершенно никакого смысла.

Меж тем Росинанту стоило немалых трудов настоять на том, чтобы заменить на миссии уже назначенного Бастилию. Сенгоку был категорически против. Годами тот прилагал все возможные усилия, только бы до Дофламинго не дошел тот факт, что его младший брат все-таки выжил, а Росинант — по его мнению — слишком часто шел на риск. Чего старик не понимал или же не желал понимать: если бы Росинант в самом деле боялся быть узнанным, если бы он хотел спокойной мирной жизни, он вовсе не вернулся бы в дозор. Единственное, что держало его на службе все это время, это данное себе обещание когда-нибудь раз и навсегда покончить с тиранией Дофламинго. Он положил всю жизнь на эту миссию, и не готов был прятаться в решающий момент.

Впрочем, шанса вмешаться у него не было все равно. Он оказался связан по рукам и ногам приказами вышестоящего начальства. Росинант был благодарен хотя бы за то, что операцией руководил Фуджитора. Бездействие далось непросто, но ситуация могла бы быть в разы хуже, если бы от него ожидали выступить на стороне Дофламинго. Он не мог рассчитывать вновь пойти против дозора и выжить. Дважды ренегат: с таким клеймом его не спасло бы даже покровительство Сенгоку.

К его облегчению, пусть не его усилиями, но террору на Дрессрозе все же приходит конец. Когда-то Росинант наивно верил, что сможет остановить его еще в зачатке. Он выжил, у него была информация, но… этого оказалось недостаточно. Не стоило недооценивать влияние брата на Мировое Правительство.

Дофламинго всегда был лучшим игроком, и не удивительно, что единственным эффективным оружием против него оказалась грубая сила пиратского альянса — и, может быть, их феноменальное везение.

Росинант до сих пор толком не знает, что чувствует относительно роли Ло во всем случившемся. Ради чего тот пошел против Дофламинго? Ради чего рисковал жизнью? Осуждать было бы лицемерием, но все-таки — не такой судьбы он ему желал. Не то чтобы он все еще имел хоть какое-то право на нее влиять.

Тринадцать лет прошло с момента их последней встречи. Долгий срок. Тогда Ло был совсем мальчишкой — зрелым не по годам, и все-таки мальчишкой. Сейчас… Росинант может лишь гадать, каким тот вырос. В газетах — ничего утешительного, но и веры им нет, а убедиться лично, насколько правдивы слухи, он не решался годами. Отчего-то казалось, что время еще не пришло.

Пришло ли сейчас? Готов ли он увидеться вновь? Ответить на эти вопросы не так-то просто, но он не намерен позволять сомнениям изменить уже принятое решение. Поворачивать назад все равно слишком поздно.

Росинант находит Ло и команду Мугивары Луффи у восточного порта. У него мало времени: едва ли он оказался намного расторопнее Фуджиторы, а если тот появится, им всем будет не до разговоров.

Его замечают издалека. При появлении дозорного мугивары тут же напрягаются, готовясь к новому сражению, но вот Ло… Ло не сводит с него взгляда — внимательного, ищущего. На его лице написана смесь надежды и неверия, и узнавания. Росинант невольно чувствует облегчение: в глубине души он боялся, что Ло не поймет, не вспомнит. Прошло слишком много времени, и он теперь иной человек.

Он останавливается на безопасном расстоянии от пиратов, всем видом надеясь показать, что не представляет для них угрозы. Нелепо будет спровоцировать нападение, когда он пришел поговорить.

— Мистер Кора, — выдыхает Ло.

Мугивары обмениваются непонимающими взглядами.

— Ло, — произносит Росинант ровным, успокаивающим тоном. — Рад тебя видеть.

— Как вы?.. Я думал, вы умерли!

Ло выглядит шокированным и совершенно выбитым из колеи. Росинант ощущает привычный укол вины за то, что так долго скрывал правду, но игнорирует его почти без труда.

— Так уж вышло, что слухи о моей кончине были несколько преувеличены, — он пытается улыбнуться, но выражение никак не желает держаться на его лице.

Ло кривится, будто слова причиняют ему физическую боль.

— Прости меня, — добавляет Росинант уже мягче, оставив неудачные попытки разрядить атмосферу. — Я далеко не сразу оправился от ранений, а когда был достаточно здоров, отыскать твой след не было ни малейшего шанса.

Он не говорит о том, что почти полгода провел в коме. Что в первые месяцы реабилитации не раз жалел, что выжил. Что до сих пор нет-нет да задается вопросом — было бы так уж плохо, опоздай Тсуру всего на несколько минут? Ло ни к чему об этом знать.

— Но потом…

Потом Трафальгар Ло заработал себе имя и репутацию, и если бы Росинант приложил усилия, то смог бы выйти на его след. И все же он ни разу не предпринял подобной попытки.

— Я был тебе не нужен, Ло, — говорит он искренне. — Тогда уже нет.

Несогласие явственно читается на лице Ло, в его глазах плещутся гнев и совершенно детская обида. Возможно, Росинант и недооценил, насколько был для него важен, но все-таки он не откажется от своих слов. Принятое решение было верным, а с чувством вины он как-нибудь справится. Ему не впервой.

— Эй, — прерывает их разговор голос Мугивары Луффи. — А ты кто вообще такой?

Ло косится на него с нескрываемым раздражением, которое Луффи успешно игнорирует. Росинант не знает, откуда берется уверенность, что подобное взаимодействие между ними в порядке вещей.

— Донкихот Росинант, вице-адмирал дозора, — представляется он официально. — И — бывший Коразон пиратов Донкихота.

Ушедшее было напряжение возвращается моментально, стоит мугиварам услышать его имя. Росинанту не приходится гадать, о чем те думают: он должен быть их врагом — как дозорный и как Донкихот, так отчего даже не пытается напасть? Только их капитан не выглядит удивленным. Он смотрит на него, наклонив голову к плечу, с нескрываемым любопытством во взгляде. Росинант невольно задумывается, как много ему известно о его прошлом, и еще — сам не знает, отчего — может ли статься, что этот мальчишка, Монки Ди Луффи, и есть тот самый «Ди», которого когда-то давно не надеялся отыскать Ло?

— Вы по-прежнему в дозоре, — озвучивает очевидное Ло. — Почему?

Он наконец взял себя в руки, надежно скрыв эмоции под маской холодности и отстраненности.

Росинант тяжело вздыхает и размышляет, что ответить. У него было множество причин не оставлять службу. Так было проще — следить за действиями Дофламинго, получать необходимую информацию, становиться сильнее. Еще был долг перед Сенгоку и тот простой факт, что Росинант понятия не имел, что еще делать со своей жизнью. Впрочем, сегодня практически все это перестало иметь значение.

— Я говорил тебе, что должен был контролировать ущерб, который способен был причинить мой брат, — говорит он наконец, затем добавляет с изрядной долей самоуничижения. — Не то чтобы мне это особенно удалось.

— И что теперь?

Росинант пожимает плечами.

— Я ухожу в отставку.

Он долго шел к этому решению, и время для сомнений прошло давным-давно. Даже если бы в нем еще оставалась вера в правое дело дозора, если бы он в самом деле ощущал причастность, произошедшее в этот день все равно стало бы последней каплей.

Ло удивленно моргает, будто не ожидал подобного ответа.

— Похоже, все сколько-нибудь приличные дозорные покидают посты, — бормочет себе под нос один из мугивар — зеленоволосый мечник Ророноа Зоро.

Он прав, и это тоже многое говорит о состоянии системы.

— Полагаю, вы не захотите отправиться дальше со мной, — тихо говорит Ло.

Росинант качает головой. Он искренне рад встрече и хотел бы, чтобы у них было больше времени, но им не по пути. Ло молод и амбициозен, у него впереди вся жизнь — в которой, без сомнения, найдется место Мугиваре Луффи, — а Росинант… для него все закончилось сегодня, и быть обузой он не желает.

— Впрочем, у меня кое-что для тебя есть, — Росинант достает из нагрудного кармана небольшой кусок бумаги и протягивает его Ло. — Моя вивр-карта. Если я тебе понадоблюсь, если просто окажешься поблизости — найди меня.

Ло забирает карту осторожно, будто ценнейшее из сокровищ. Выражение его лица наконец смягчается, а в следующее мгновение Росинант обнаруживает себя в крепких объятиях. Он удивленно выдыхает, совершенно не представляя, как реагировать. Затем — повинуясь внезапному порыву, опускает ладонь на голову Ло, мягко взъерошивая его волосы.

— Я буду по вам скучать, мистер Кора, — тихо говорит Ло, отстраняясь.

Росинанту требуется все самообладание, чтобы не прослезиться. Мугивары, кажется, не меньше его удивлены подобным проявлением эмоций.

— Я тоже, — говорит он с улыбкой. — Но вам стоит поторопиться. Адмирал Фуджитора будет здесь с минуты на минуту.

Ло коротко кивает, но уходить не спешит. Он бросает короткий взгляд на Луффи, и кажется, будто несколько секунд между ними ведется безмолвная беседа.

— Вы идите, а я догоню, — произносит Ло мгновение спустя.

На лицах некоторых из мугивар мелькает явный протест, но их капитан жестом останавливает любые возражения.

Команда вскоре удаляется, оставляя их с Ло наедине. Тот не торопится заговорить, и когда все же нарушает молчание, его слова звучат тихо и задумчиво:

— Метка Дофламинго… она была белой.

Смысл слов не сразу доходит до Росинанта, а с осознанием отчего-то становится труднее дышать. Он… не знал. Понятия не имел, что брат потерял человека, который носил его метку. Когда это случилось? Были ли они хотя бы знакомы?..

В груди шевелится нечто похожее на жалость, но он точно знает, что Дофламинго не оценил бы этого чувства.

— Мне жаль, — говорит он — не брату, Ло.

Тот кивает. Росинант полагает, отношение их обоих к Дофламинго всегда будет неоднозначным. В меньшей степени для Ло, и все-таки даже несколько лет, что пираты Донкихота были его семьей, перечеркнуть и стереть из памяти совсем не просто.

— Мистер Кора, а вы… — осторожно начинает Ло, — вы встретили его? Того человека, что носит вашу метку?

Росинант вспоминает, как много лет назад Ло задал ему тот же вопрос, и ирония того, что ответ все также неизменен, горчит.

— Еще нет.

Ло смотрит на него с нескрываемым сочувствием. Росинант усилием воли выдавливает из себя широкую улыбку.

— Эй, я еще молод, — говорит он наигранно беззаботно.

— Уже не очень, — сухо говорит Ло, а затем неожиданно улыбается в ответ — неловко и кривовато, и все-таки искренне. — Но я уверен, у вас еще полно времени, чтобы найти его.

Росинант благодарен за эти слова, хотя и не уверен, что готов в них поверить. На этот раз они поменялись ролями.

Ло оборачивается в сторону корабля, у которого его ожидают мугивары, затем вновь переводит взгляд на Росинанта. Он прижимает руку к груди, где в потайном кармане теперь хранится вивр-карта — дает обещание, что это не последняя их встреча.

Им не нужно больше слов. Ло уходит мгновение спустя, и Росинант долго провожает взглядом его фигуру, затем — отплывающие корабли.

Он не знает, отчего одиночество, привычное уже давно, ощущается в этот миг особенно остро.

12. Улыбка

12. Улыбка

Дофламинго просыпается в холодном поту, тяжело дыша и до боли сжимая пальцами смятые влажные простыни. Его разум будто по-прежнему заперт в кошмарном сне, которого он не помнит, но который продолжает терзать его — как это возможно?

Он привык к тому, что видения прошлого не оставляют до сих пор, но здесь иное. Болит иначе. Не старые шрамы, новая рана — зияющая, кровоточащая…

Метка.

Кожа кажется слишком чувствительной, он не сразу замечает источник, эпицентр, но с каждой секундой линии на его лице горят и пульсируют все сильнее.

Дофламинго вскакивает с постели, путаясь в простынях, дрожащими пальцами зажигает лампу у трюмо.

В зеркальном отражении он видит собственное бледное лицо и бескровные губы, и страх во взгляде, и — чернильный росчерк метки бледнеет на его глазах, пока не остаются лишь белесые линии на загорелой коже, подобные застарелым шрамам. Вот только ничего старого в них нет. Нет, все происходит в это самое мгновение. Дофламинго знает: где-то сейчас умирает тот, чье имя он годами носил на своем лице.

«Я знаю, в твоей жизни еще будет тот, кто будет любить тебя…» — эхом звучат в голове слова мамы, заученные когда-то наизусть, за которые он продолжал цепляться, даже расставшись с прочими иллюзиями детства.

Дофламинго чувствует, как нервно дергается угол его рта. Он любил маму, по-настоящему любил, но должен был понимать, что, как и отец, она ничего не знала об этом мире. Они были одинаково глупы, его родители. Носители меток друг друга.

Дофламинго проводит рукой по лицу, почти надеясь, что сможет стереть метку окончательно, не видеть напоминания о собственной наивности. С его губ против воли срывается смешок, затем еще один, и через мгновение он обнаруживает, что смеется в голос и никак не может остановиться.

Да и зачем? Происходящее в самом деле чертовски смешно.

Он опирается руками на трюмо, все еще сотрясаясь от смеха.

Он не знает, сколько проходит — минута, две, вечность — прежде чем наконец перестает смеяться.

Его глаза в отражении лихорадочно блестят, а с лица никак не желает сходить широкая улыбка.

Дофламинго не может заставить себя беспокоиться по этому поводу.

13. Открытие

13. Открытие

Почувствовав в комнате чужое присутствие, Крокодайл поднимает голову от карты, которую изучал, и встречается взглядом с вошедшим.

— Что такое, Даз? — спрашивает он, несколько удивленный появлением подчиненного.

— Думаю, это вас заинтересует, сэр.

Даз кладет на рабочий стол свежую на вид газету, затем, коротко кивнув, уходит.

Оставшись в одиночестве, Крокодайл тут же подвигает газету ближе, невольно заинтригованный тем, какие именно новости, по мнению Даза, могли быть достойны его внимания.

Гадать долго не приходится. На первой же странице красуется крупный заголовок: «Шичибукай Донкихот Дофламинго официально лишен полномочий». Крокодайл слегка поднимает брови. Такой исход не слишком шокирует — он был предопределен с того самого момента, как Мугивара заключил пиратский альянс с Трафальгаром Ло, и все же узнать подробности будет не лишним. Взгляд Крокодайла скользит к началу статьи, но останавливается, привлеченный сопровождающей текст фотографией Дофламинго. Кадр, по всей видимости, сделан незадолго после его ареста: он, кажется, едва остается в сознании, на виске виднеется свежий потек крови, а еще — нет привычных очков, и, несмотря на не лучшее качество снимка, под левым глазом без особого труда можно различить курсив метки.

Линии — тонкие и блеклые, и мертвые — складываются в имя, которое никогда не принадлежало Крокодайлу, даже в той, прошлой жизни, которую он предпочел бы забыть.

Крокодайл хмурится и откладывает газету. Он едва может разобрать, что чувствует по этому поводу. Гнев, возможно, — в первую очередь от собственной глупости, признаваться в которой по меньшей мере неприятно. Но удивление?.. Едва ли.

Отношения с Дофламинго всегда отнимали у него слишком много сил, не давая ничего стоящего взамен. Секс был хорош, но и только. Даже азарт, сопровождавший их ранние столкновения, с годами сошел на нет. Идея того, что они каким-то образом могли быть «предназначены друг другу» никогда не имела смысла, вот только подобный вывод неминуемо напрашивался из имеющейся информации, не доверять которой оснований не было.

Крокодайл кладет левую руку на стол и тянется к креплениям крюка. Он ненавидит оставаться без него, но сейчас ему необходимо удостовериться в собственном здравом рассудке.

У него уходит почти минута на то, чтобы снять протез и обнажить кожу под ним — болезненно бледную и покрытую сеткой уродливых шрамов. Метка по-прежнему видна четко: крупные скачущие буквы вдоль предплечья складываются в фамилию «Донкихот», обрываясь почти у самого конца.

Еще десять лет назад Крокодайл задействовал всю информационную сеть Барок Воркс, чтобы выяснить, не было ли у Дофламинго живых кровных родственников, и тогда получил однозначный отрицательный ответ. Что, черт возьми, все это значит?

Крокодайл сжимает пальцы, сминая страницы проклятой газеты. Ему ни к чему этот внутренний конфликт. Он перестал думать о метках еще годы назад, когда разорвал их с Дофламинго соглашение, но сейчас, хотел от того или нет, что-то изменилось. Его любопытство было затронуто. Он расслабляет руку, машинально разглаживая пальцами бумагу. Взгляд вновь скользит по строчкам статьи, которую он так и не прочитал, и…

Почти в самом конце страницы он видит нечто, что моментально привлекает его внимание. Сухие строки сообщают об отставке вице-адмирала дозора Донкихота Росинанта, чья родственная связь с Дофламинго долгое время скрывалась вышестоящими чинами. Далее следуют спекуляции о том, был ли вице-адмирал вовлечен в преступные дела своего брата, и не с этим ли связан его уход с должности, но домыслы Крокодайлу неинтересны.

Наконец-то он обнаруживает недостающий пазл, и все становится на свои места.

Крокодайл еще не знает, что намерен делать с этой информацией, но смятение все же покидает его, и пока этого довольно.

***

Проходит почти месяц, прежде чем Крокодайлу удается получить сколь-либо стоящие внимания сведения. Если верить слухам, — а иного варианта у него на данном этапе не остается, — бывший вице-адмирал Донкихот Росинант когда-то был тесно связан с Трафальгаром Ло. Нет никакой гарантии, что у последнего есть информация касательно нынешнего местоположения Росинанта, но сейчас этот след выглядит наиболее перспективным.

За все время поисков Крокодайл не раз задается вопросом, отчего вообще прикладывает для них столько усилий. Ответы разнятся. Иногда ему кажется, что дело в желании вновь обрести контроль над собственной жизнью. Судьба сводила их с Росинантом дважды, и доверить ей третью встречу он не готов. В другие дни он уверен, что ему просто больше нечем заняться. Новый мир оказался не слишком благосклонен, планы не желают оформляться во что-то осмысленное, и даже если нынешняя затея не принесет никакой пользы — что он потеряет, кроме времени? Впрочем, когда-то он рассуждал в том же ключе, соглашаясь на связь с Дофламинго, и чем все кончилось?

Тем не менее подвергать сомнению принятые решения Крокодайл не привык, и разбираться в собственных мотивах — тоже. Понимание чужих дает ему власть, своих — лишь головную боль.

Еще три недели уходят на то, чтобы найти Мугивару Луффи, что само по себе сложности не представляет — мальчишка не умеет оставаться незамеченным. Куда бы он ни направлялся, его след горит даже слишком ярко.

Удача в кои-то веки благоволит Крокодайлу, поскольку альянс Мугивары и Трафальгара, по всей видимости, все еще держится. Он обнаруживает обоих на пирсе, когда корабли уже готовятся к отплытию.

Луффи замечает его первым и тут же расплывается в широкой улыбке — будто они старые друзья, не видевшиеся много лет. Крокодайл кривится как от зубной боли. Понять этого мальчишку всегда было непосильной задачей.

— Эй! — кричит Луффи, энергично махая руками в его сторону. — Эй, Крокодайл!

Крокодайлу приходится напомнить себе, что он пришел за информацией, и нападение будет не самым дипломатичным ходом. Подавить желание, однако, оказывается совсем не просто.

— Мугивара, — поравнявшись с их компанией, коротко кивает Крокодайл, затем переводит взгляд на Ло. — Трафальгар.

Ло выразительно поднимает бровь, будто вопрошая, с чего его решили выделить из группы. Крокодайл игнорирует его, как игнорирует настороженные взгляды членов команды Мугивары. Интересно, знают ли они о временном перемирии, заключенном между ним и их капитаном уже больше двух лет назад?

Луффи по-прежнему смотрит на него с улыбкой, по-птичьи наклонив голову к плечу. Крокодайл не может избавиться от чувства, что каким-то неведомым образом тот знает, зачем он здесь.

— Ходят слухи, ты был знаком с братцем Дофламинго, — обращается он к Ло.

Тот моментально напрягается, и Крокодайл кожей чувствует исходящую от него угрозу. Похоже, информация оказалась верна — если судить по реакции, эти двое действительно должны были быть близки.

— Какое тебе до этого дело?

Крокодайл не торопится отвечать. Он меньше всего хочет раскрывать свои карты, тем более, что сам до конца не понимает, отчего не оставляет попыток найти Росинанта. Их случайная встреча два года назад не была чем-то особенным, и все-таки… Крокодайл помнит, насколько легко — за неимением лучшего слова — ему было с человеком, которого он едва знал, который должен был быть его врагом. Само по себе это не кажется столь уж значительным, но он никогда не любил пускать кого-то в свое личное пространство, никогда не мог откровенно сказать, что наслаждался чьей-то компанией. Тогда же все было пусть немного, но иначе, и впервые за долгое время он готов поверить, что в метках действительно может быть какой-то смысл. Пусть Крокодайл никогда не признает, что ему может быть нужен кто-то, но если этот кто-то ему предназначен, то с чего он должен отказываться от принадлежащего по праву?

— Мы встречались пару раз, — наконец говорит он скучающим тоном. — Остались кое-какие незавершенные дела. Полагал, ты знаешь, где его искать.

Ло хмурит брови и, кажется, напрягается еще больше. Крокодайл сдерживает желание раздраженно скрипнуть зубами. Он чувствует, что так ничего не добьется, но и правду сказать не готов. Никаких гарантий, что это поможет, а унижаться ни перед кем он не намерен.

— Эй, Торао, — Луффи дергает Ло за полу плаща, привлекая его внимание. — Дай ему карту. Это важно.

На лице Ло отражается то же удивление, которое чувствует сам Крокодайл, хотя за столько времени ему следовало бы научиться не удивляться ничему, что связано с Мугиварой.

— Луффи-я…

— Это важно, — повторяет Луффи неожиданно серьезным тоном, не терпящим возражений.

Несколько мгновений Мугивара молча и упрямо смотрит на Ло, затем что-то меняется на лице последнего, как если бы к нему пришло осознание чего-то важного.

Крокодайл наблюдает за происходящим со смутным любопытством. Он, конечно, не обладает интуицией Луффи, но какие-то выводы из этого немого диалога тоже сделать в состоянии. Ему с трудом удается сдержать неуместную в такой момент усмешку. Будь он проклят, но, похоже, будущий король пиратов уже нашел себе королеву.

Ло наконец отрывает взгляд от Луффи и достает из внутреннего кармана плаща кусок бумаги, в котором Крокодайл узнает вивр-карту. На такое везение он даже не рассчитывал, но, надо полагать, судьба на его стороне. Ло разрывает карту пополам, однако не спешит отдавать ему часть.

— У меня нет ни йоты доверия к вам, сэр Крокодайл, — уголок рта Ло дергается вниз. — Но это не мое дело. Я не могу лишить мистера Кору…

Он замолкает и кривится, как если бы сболтнул лишнего. Крокодайл с несвойственным ему терпением ждет, пока тот разберется со своими сомнениями.

Луффи толкает Ло локтем в бок и посылает ему улыбку, о значении которой не хочется даже гадать.

Ло выдыхает и наконец с несколько обреченным видом протягивает половину вивр-карты.

— Позаботьтесь о нем, — говорит он тихо.

Крокодайл сжимает карту в руке и ничего не отвечает. Он не любит пустых обещаний, даже если выполнение конкретно этого не кажется столь уж сложным.

***

Карта приводит Крокодайла к одному из крошечных полупустынных островов в пяти днях пути от Зоя. Там, у южного берега он находит слегка покосившееся бунгало и, немного погодя, Росинанта. Тот сидит на перевернутой лодке, уставившись на волны, и вновь, как и в их прошлую встречу, не обращает ни малейшего внимания на происходящее вокруг. Крокодайлу совершенно не нравится, насколько меланхоличной выглядит представившаяся ему картина.

Он останавливается в паре метров за спиной Росинанта и выразительно прочищает горло. Тот моментально вскакивает на ноги и резко оборачивается на звук.

Несколько мгновений Крокодайл просто смотрит на него. Он не изменился за два года, разве что усталость во взгляде сменилась пустотой, и отчего-то это открытие вызывает смутное неудовольствие.

Росинант, очевидно, в замешательстве относительно его появления — шансы на очередную случайную встречу слишком малы, во всяком случае, здесь. Крокодайл не торопится давать ему какие-либо объяснения.

— Ты не говорил мне своего полного имени, — говорит он.

Росинант удивленно моргает, затем пожимает плечами.

— Да, но, — он коротко смеется. — С такими родственниками…

Несколько секунд проходят в молчании, затем он добавляет:

— Зачем ты здесь? Это как-то связано с моим братом? Вы…

— Твой брат тут не при чем, — резко обрывает Крокодайл.

Вспоминать о Дофламинго нет ни малейшего желания. Он вовсе предпочел бы забыть о родственной связи этих двоих. Ему ни к чему постоянное напоминание о былых ошибках.

Крокодайл сводит брови у переносицы. Он не думал о том, как будет происходить разговор, и понятия не имеет, как привести его в нужное русло, стоит ли это делать вовсе. Никогда в жизни он не отличался нерешительностью, и обнаруживать в себе подобную черту по меньшей мере неприятно.

— Тогда почему?..

Неожиданно резкий порыв ветра налетает будто из ниоткуда — треплет волосы и тяжелый мех на его пальто Крокодайла, и полы полурасстегнутой рубашки Росинанта. Взгляд Крокодайла оказывается мгновенно прикован к открывшимся на долю секунды темным линиям метки внизу его живота. Всего несколько букв, но подтверждения более чем достаточно, чтобы стряхнуть оцепенение.

— У тебя есть кое-что, что принадлежит мне.

Крокодайл в несколько шагов преодолевает разделяющее их расстояние. Он протягивает руку, чтобы убрать прочь мешающую ткань и коснуться пальцами метки. Ему плевать на собственную грубость, на вторжение в чужое личное пространство. К тому же — разве оно чужое? Перед ним доказательство: Росинант принадлежит ему.

Росинант вздрагивает под его прикосновением, но не отстраняется. В его взгляде Крокодайл читает смятение и непонимание, и — надежду тоже.

— Ты мог сказать раньше…

— Я не знал раньше.

Крокодайл отступает на шаг. Он поддергивает рукав на левой руке: чуть выше того места, где начинается крюк, можно разглядеть небольшую часть метки. Объяснения должны быть излишни.

— Я потерял кисть из-за твоего чертового имени, — цедит Крокодайл сквозь зубы.

Это наглая ложь, но его никогда нельзя было назвать хорошим человеком, и эмоциональная манипуляция — оружие, которое он не стыдится использовать.

— Надеюсь, ты того стоишь, — добавляет он с неприятной улыбкой.

Росинант ничего не отвечает. Он смотрит на него сверху вниз с незнакомой мягкостью во взгляде, будто вовсе не задетый жестокими словами.

Крокодайл вспоминает обещание Ло, которое так и не дал. На краткий миг безумия — до того, как успевает заглушить мысль, он думает, что, возможно, Росинанту совсем не нужно, чтобы кто-то заботился о нем. Возможно, он нуждается в прямо противоположном.

***

Много позже, когда тишину ночи нарушают лишь прерывистое дыхание и редкие стоны, с губ Росинанта срывается имя — то самое, что начертано на его коже. То самое, которое Крокодайл все еще отчаянно пытается забыть вместе со своим прошлым.

Он не знает и не желает знать названия чувству, что рождается в его груди в это мгновение, но не говорит Росинанту остановиться. Только тогда, только в этот момент он позволяет себе вновь быть тем глупым мальчишкой, который верил в благородство пиратов и милосердие судьбы.

Он забывает об этом наутро.

До следующего раза, до следующей ночи.

14. Покой

14. Покой


Когда-то очень давно Росинант верил, что его жизнь будет похожа на ту, что была у его родителей. Что он найдет человека, у которого окажется метка с его именем, и они будут жить вместе счастливой любящей семьей. Он очень быстро понял, насколько наивными были такие представления. Его родителям повезло: найти друг друга для них не составило труда. Семьи организовали встречу, когда обоим еще не исполнилось десяти, лишь только они получили метки.

Ни отец, ни мама понятия не имели, что значит ожидание. Что значит десятки лет гадать, когда наконец у него будет возможность получить что-то для себя. Так долго, что он уже, кажется, разучился брать и теперь способен только отдавать. Росинант полагает, возможно, в этом и была задумка проведения.

Он помнит, как много лет назад говорил Ло, что метка помогает найти человека, который тебе по-настоящему нужен. Он не отказывается от этих слов и сейчас — даже, вероятно, понимает их значение лучше. Не до конца, но лучше.

За свою жизнь — и чаще в последние месяцы — Росинант не раз возвращался к размышлениям о том, как могла бы сложиться жизнь Дофламинго, если бы тот прожил ее с предназначенным ему человеком. Когда-то он слышал предположение, что большинство Тенрьюбито рано получали метки, ведь им, как никому другому, необходим был проводник, моральный компас. Сам Росинант в эту теорию не вписывался, да и подтвердить ее справедливость в любом случае было невозможно. Потому он не исключал и иного варианта — что тот, чье имя было у Дофламинго, не сдерживал бы пламя его безумия, а лишь распалял сильнее. В конечном итоге их родители были похожи во взглядах на мир, на жизнь, на любовь.

Впрочем, Росинант не считает, что они с Крокодайлом похожи хоть в чем-то. Тот черств и эгоистичен, слишком привык смотреть на всех свысока. Должно быть, когда-то он слишком жестоко был ранен судьбой, но нет уже никого и ничего в мире, способного залечить эти раны.

Крокодайл редко проявляет нежность, и за каждую ласку неизменно — рано или поздно — наказывает жестокостью. Росинант надеется, что когда-нибудь это изменится. Не потому, что больно ему — обидеть его не так уж просто, но потому, что Крокодайл до сих пор чувствует необходимость доказывать свою независимость. В этом нет нужды, Росинант в ней не сомневается.

Всю жизнь они оба, каждый по-своему, боролись с одиночеством, но если Росинант лелеял и взращивал в себе потребность быть нужным кому бы то ни было, Крокодайл сделал одиночество своей броней, и расстаться с ним теперь значило ослабить защиту, оказаться уязвимым, пусть лишь в собственных глазах. Изменить привычке совсем непросто, через столько лет — почти невозможно. К счастью, Росинанту не занимать терпения.

Их отношения далеки от идеала — они шаткие и держатся порой лишь на убежденности обоих в том, что метки что-то да значат. Без них их пути давно бы разошлись. И все-таки Росинант верит, что у них есть потенциал и есть будущее. Не все старые раны могут быть залечены, не все новые можно переносить с одинаковой легкостью, но это не главное — не должно быть главным. Он решает поставить на этот пьедестал то, что впервые в жизни чувствует себя на своем месте, в мире с собой. Он хочет думать, у Крокодайла также есть свои причины позволять ему оставаться рядом.

Росинант улыбается краем рта и скашивает взгляд на Крокодайла, по-прежнему спящего, несмотря на приближающийся полдень. Он пока еще не успел понять, что может ему предложить, но метка дает надежду — что бы это ни было, его будет достаточно.

Сейчас же — ему кажется, он не ошибается, — это покой.

За окном раздается пронзительный крик чайки, и Крокодайл недовольно морщится во сне, потревоженный звуком.

Росинант щелкает пальцами, призывая силу дьявольского фрукта:

— «Silent».



THE END

That's all, folks!

Быть того не может, я в самом деле закончила миди! Вы даже не представляете, какое это для меня достижение. Огромное спасибо всем тем, кто читал, комментировал, поддерживал в процессе. Спасибо моей маме… минутку, нет, она тут не при чем. О! Спасибо кофе и рассветам над океаном — только вы давали мне силы приводить сырой текст во что-то более-менее читабельное.

А теперь к делу: да, история закончена и рассказана в той форме, в которой я хотела ее рассказать. Однако остались определенные эпизоды, которые я условно положила в папку «не вошедшее». Я планирую опубликовать несколько в качестве экстра, когда и если они соизволят написаться. Я также принимаю заявки в рамках этой вселенной, хотя обязательного исполнения обещать не могу. Здесь оговорюсь сразу: не пишу рейтинг и ничего не скажу про соулмейта Дофламинго. Даже пол.

запись создана: 18.01.2016 в 14:16

@темы: I will go down with this ship, #фанфик, Calm, крокороси, One Piece

---

Обо всем и ни о чем

Об отдыхе

У меня облезает нос, верхняя губа покрылась красными пятнышками (ugh), запястья горят. Шестой день, а белая полоска от двадцатиминутного ношения лямки от купальника все еще не хочет сливаться тоном с остальной кожей. От обилия плавания тихонько просыпается ненависть к воде.

По-прежнему радуют восходы на террасе с чашкой кофе и творческим процессом. Кстати о нем...

О творческом процессе

Медленно, но верно довожу «Calm» до пригодного для публикации вида. Я не всем довольна, но сейчас уже больше не сделаю, и так глаз "замылен". По-прежнему ищу бету (это намек!) для этой и других моих работ.

Из нового и актуального: третья по счету "экстра" наконец-то, так сказать, приобретает плоть. Написанный в самолете на 20-м часу бодрствования набросок оформился в почти полноценный черновик, которому, правда, пока не достает окончания (вернее, куска между серединой и концом). Пока что это самый длинный драббл во всем цикле, и дался мне он легче, чем я опасалась. Huh. Дофламинго жалко. Я зло.

Смутно интересно, на что меня еще хватит. По-прежнему хочется написать оду безответной любви Верго, но eh... ВЕРГО.

О еде

ХОЧУ ЖРАТЬ.

@темы: thinking thinky things, Calm, fandom talk, Econstasne writes, Econstasne travels